– Ну вот,– сказала Нина,– мы на месте.

Сквозь шум ее голос был едва слышен. Кассик сгорбился, пытаясь спрятаться от непрерывного грохота. Душный воздух, лихорадочное движение огромного количества людей – от всего этого ему стало очень не по себе. Желание Нины повеселиться носило преднамеренно зловещую окраску. Он гадал, о чем сейчас думает Тайла. Но она, казалось, вообще ни о чем не думает: хорошенькая, уверенная в себе, она расстегнула пуговицы плаща и с удовольствием оглядывалась по сторонам.

– Вот цена, которую мы платим,– прокричал Каминский на ухо Кассику,– ведь у нас релятивизм, и каждый понимает его как хочет.

Нина тоже расслышала несколько слов.

– О да,– согласилась она, слегка улыбнувшись,– нужно позволять людям делать то, что они хотят.

Робот-официант свалился с потолка и повис перед ними, как железный паук; Нина стала делать заказ. Глядя в меню, она заказала себе порцию героина, потом передала перфокарту мужу.

Остолбеневший Кассик глядел, как робот выкладывает на стол целлофановый пакетик с белыми капсулами.

– Ты что, употребляешь это? – изумился он.

– Иногда,– уклончиво ответила Нина, разрывая пакет острыми ногтями.

Кассик оцепенело заказал себе марихуану, Каминский сделал то же самое. Тайла с интересом рассматривала меню, наконец она заказала ликер, настоянный на каком-то наркотике, под названием «Артемизия». Кассик заплатил, и официант, быстро обслужив их и забрав деньги, уполз.

Его жена уже приняла дозу, и на нее подействовало: глаза остекленели, дыхание участилось, пальцы были судорожно сцеплены. На шее у нее выступили мелкие блестящие капельки пота; капля за каплей они сочились по ключицам и испарялись в жарком воздухе помещения. Он знал, что особым распоряжением полиции этот наркотик сильно разбавляют, но он и в таком виде был неслабым. Он ощущал, как ее тело движется в каком-то неуловимом ритме. Она покачивалась вперед и назад, подчиняясь какому-то неслышному для других звуку.

Он прикоснулся к ее побледневшей руке. Она была холодной и жесткой.

– Дорогая,– мягко произнес он.

С усилием она сосредоточилась на нем.

– Привет,– сказала она немного печально,– как дела?

– Ты и в самом деле нас так ненавидишь?

Она улыбнулась:

– Не вас, нас. Всех нас.

– Почему?

– Знаешь,– сказала Нина слабым, бесстрастным голосом, огромным усилием воли вернувшись к реальности,– просто все кажется чертовски безнадежным. Все на свете... как Макс говорит. Кругом сплошная мертвечина.

Каминский весь застыл, делая вид, что не слышит, притворившись, что он вообще не слушает, но каждое ее слово отзывалось в нем глубокой болью.

– Понимаешь,– продолжала Нина,– была война, а теперь вот вам, пожалуйста! И вот Джеки тоже. Зачем мы все живем? Что с нами будет? Чего мы хотим? Никакой романтики в жизни, запрещают иметь хоть какие-то иллюзии, понимаешь? Даже себя больше не можешь обманывать. А то,– она улыбнулась, и остатки враждебности ее совсем улетучились,– нас всех отправят в лагерь.

В ответ заговорил Каминский:

– Вы забываете про Джонса... Это ураган, который сметет всех нас. Это худшее, что может быть в нашем мире... Мы выпустили зверя из клетки.

Тайла посасывала свой коктейль и молчала.

– Ну и что? – спросила Нина.– Не в ваших силах остановить события... Вы же понимаете, что все кончено. В мир пришел Джонс, вам рано или поздно придется признать это. За ним будущее; ведь все переплелось, все завязано в один узел, одно связано с другим. Нельзя отделить одно от другого... Ваш мир, таков как он есть, обречен.

– Джонс всех нас убьет,– сказал Каминский.

– Но, по крайней мере, в этом будет какой-то смысл. Может, хоть в этом наше назначение, смысл нашей жизни.– Голос Нины становился все глуше, отдаляясь от них.– Хоть что-то мы этим исполним... хоть чего-то достигнем...

– Бессмысленный идеализм,– горестно сказал Кассик.

Нина ничего не ответила. Она вся погрузилась в глубины своего внутреннего мира; лицо ее было пустым, с него словно была стерта личность.

На сцене, устроенной в задней части помещения, поднялась какая-то суета. Начиналось ночное представление, и зрелище, видимо, обещало быть интересным. Посетители стали поворачиваться в ту сторону; люди, толпившиеся возле сцены, отчаянно вытягивали шеи. Кассик равнодушно наблюдал за происходящим – ему было на все наплевать; рука его все еще лежала на руке жены.

Представление начали двое: мужчина и женщина. Улыбаясь публике, они стали медленно раздеваться. Зрелище вдруг напомнило ему тот самый день, когда он впервые встретился с Джонсом, самое начало весны, когда он топал по весенней слякоти на ярмарку. Именно тогда, тем ярким апрельским днем, он в первый раз в жизни наблюдал такое большое сборище отборнейших уродов и мутантов, в огромном количестве появившихся в результате войны. Воспоминание пробудило в нем ностальгию по собственной юности, исполненной стольких надежд, смешанных с неясными еще амбициями и собственным идеализмом.

Двое на сцене, с четким профессионализмом обозначая каждое движение своих гибких тел, начали заниматься любовью. Это было похоже на некий ритуал: видно, они часто повторяли его, двигаясь, словно в танце, бесстрастно и холодно. Затем ритм стал нарастать, и пол мужчины стал постепенно меняться. Через какое-то время на сцене уже двигались в едином ритме две женщины. И к завершению номера фигура, которая сначала была женщиной, преобразилась в мужчину. И танец закончился тем, с чего начался: мужчина и женщина неторопливо занимались любовью.

– Ловко,– сказал Каминский, когда мужчина и женщина оделись, раскланялись с публикой и покинули сцену. Одеждой тоже они поменялись, и это произвело потрясающий эффект. Гром аплодисментов потряс помещение.– Да это было настоящее искусство. Помню, как я впервые видел выступление мутантов. Похоже, это еще один...– он иронически пощелкал пальцами, подыскивая слово,– еще один пример релятивизма в действии.

Все четверо помолчали. Наконец Тайла сказала:

– Интересно, как далеко все это зайдет.

– Дальше некуда,– ответил Кассик.– Нам осталось только одно – сдерживать.

– Неужели и впрямь все зашло так далеко? – растерянно спросил Каминский.

– Да нет,– просто сказал Кассик.– Мы, конечно, были правы. Мы и сейчас правы. Говорить так здесь – парадокс, бессмыслица, преступление. Но мы правы. Пускай тайно, скрытно, но мы должны верить в это.

Его пальцы судорожно сжали холодную руку жены.

– Надо изо всех сил пытаться удержать этот мир от полного развала.

– Может, уже поздно,– сказал Каминский.

– Да,– вдруг согласилась Нина,– уже поздно.– Она вырвала свою руку из пальцев Кассика. Челюсть ее нервно подрагивала. Она вся сгорбилась, зубы ее стучали, зрачки расширились.– Прошу тебя, милый...

Кассик встал, за ним встала и Тайла.

– Я помогу ей,– сказала она, пробираясь вокруг столика к Нине.– Где тут женский туалет?

– Спасибо,– сказал Каминский, беря сигарету, протянутую Кассиком.

Женщины все не возвращались. Прикуривая, Каминский заметил:

– Ты, надеюсь, знаешь, что Джонс написал книгу.

– Сильно отличается от того, что печатают «Объединенные патриоты»?

Каминский поднял с пола и положил на стол свой коричневый пакет и стал осторожно его распаковывать.

– Это краткое изложение. Называется «Нравственная борьба». Тут изложена вся его программа: чего он на деле хочет, что он защищает. Все идеи и мифы Движения.– Он водрузил толстый том на середину стола и стал перелистывать страницы.

– Ты сам хоть читал? – спросил Кассик, разглядывая книгу.

– Не все. Она не закончена. Джонс продолжает ее устно. Вся книга – записанные за ним речи... Она растет не по дням, а по часам.

– А что ты имел в виду,– спросил Кассик,– когда сказал, что они совсем рядом? Это ты о ком?

Странное уклончиво-отсутствующее выражение появилось на лице его старшего товарища. Подвинув к себе книгу, он снова принялся ее заворачивать.