разве нужен мне рай иной?

Споры с мужиками серьёзные

после копанки ледяной.

Пить не пьём, а чинно чаёвничаем,

может, рядышком дух святой.

Скажут: "Мы живём ничего ещё,

любим париться, золотой.

Что ж теперь народ искалечился,

злющий, точно осиный рой?"

…Подорожниковой жалельщицей

стань, деревня за Ангарой!

Если что-нибудь и осталось

у людей ещё от людей,

это деревенская жалость –

устыдись её, лиходей.

ТОЛПА

Себя ищу в толпе неистовой,

любить и жить почти не хочется:

глотаю ночью слёзы истины –

толпа взыскует одиночества.

Казалось мне, что мы по горло

укрыты суетною заметью,

а нас опустошило горе,

и с пулей воля пала замертво.

Трясина чёрная втянула –

ужель не выбраться наружу?

Страшился площадного гула,

но граждан вновь зовут к оружью!

Мы красное вино лакаем,

не становясь в толпе толпою,

а ночь стучится кулаками –

окно у воронка слепое…

Спасёмся как? Иду в молчание.

Я слова не желаю ложного,

и слёзы светятся ночами,

томится мысль моя острожная.

ХАДЖ

Я хаджж совершал

в дагестанских горах,

где Пушкина лик

обращён к небесам.

Прости богохульство такое, Аллах!

Да разве поэтом ты не был и сам?

Медина и Мекка – святые места.

А здесь журавлиная музыка сфер

во мне ль

не опять воскрешает Христа?..

Была бы лишь вера – любая из вер!

И я мусульманином стану, клянусь,

пленённый очами горянки одной,

пускай только слово начальное –

"Русь" –

курлыканье птиц

разнесёт надо мной.

Упала, разбилась звезда на плато,

коснулся бумаги

таинственный свет…

Прости же поэта, Всевышний, за то,

что прочей бумаги не знает поэт.

Я грезил вершиной

гунибской скалы,

но твой муэдзин разбудил на заре,

и еду на север от Махачкалы –

стихами обёрнут лаваш в сумаре.

Я хлеб разделю…

А стихи? Что стихи!

Слагает их Каспий

талантливей всех:

омоет волна, и простятся грехи,

но всё же один не отмолится грех.

Кому рассказать –

не поверит никто,

а верят строке, где и правды-то нет.

Темнеет в окне моя ночь,

как плато –

так рви же бумагу на клочья, поэт!

Железная сцепка летит напролом,

бросаюсь к проёму и ветру кричу:

нет лучше стихов,

чем намаз и псалом!

И бьёт меня ветер,

как друг, по плечу.

ТАНА

Сверкнули кареокие две тайны.

Какой там Север?

Ты из южной Таны.

Мост подвесной

качается над Летой,

и я перехожу в гортанный город,

где благоденствует врастяжку лето

и помыкает мной любовный голод.

Своё толкует в ступке

пестик медный,

возносится над туркой

дух победный

заморского привоза

горьких зёрен;

я в чашке

след кофейный не оставлю –

зачем гадать? Я без того упорен