Перед отъездом в Москву Ярослав Васильевич купил на базаре кактус. Крошечный горшочек с крошечным растеньицем в больших руках поэта - это запечатлелось.

На Белорусском вокзале, когда прощались, он сказал: "Будешь в Москве, заходи".

Дурацкая стеснительность помешала мне с ним близко пообщаться, о чём я до сих пор жалею.

И вот твой этюд. Это классика. Именно так и следует объяснять литературные явления, по крайней мере, будущим филологам.

"Его поэтический пафос был по своей природе и цельности родственен пафосу древнегреческих поэтов…" "Барельефы этих богатырей, отлитые словно бы из каслинского чугуна, не менее величественны, нежели мраморные статуи богов и героев Эллады".

Так точно и по сути о Смелякове ещё никто не говорил.

Спасибо!

В своих оценках ты прав ещё и потому, что в творчестве Смелякова было всё, но никогда не было убожества, столь свойственного иным из ныне претендующих на божественное звание поэта.

Новых удач тебе!

Обнимаю,

Твой Н. Палькин

P. S. Спасибо Владимиру Бондаренко за его тоже необходимое исследование о Сергее Довлатове.

Н. П."

В МОЕМ КАБИНЕТЕ

На столе стоит товарищ Сталин —

Белый китель, черные усы,

Был моею волей он поставлен

В блеске всей диктаторской красы.

Рядом фото, где Сергей Есенин,

Загрустивший под осенний свист,

В центре — ваза с облаком сирени,

Черный черновик и белый лист.

... Смотрит на меня товарищ Сталин

Оком государя каждый день,

Как на тигель для расплава стали,

А Есенин смотрит на сирень.

***

Березки-сверстницы седы,

Полсотни раз сменились льды,

Вновь облака плывут по Каме.

Никто беды не ожидал,

Вдруг голос матери пропал,

И вот... Совсем не стало мамы.

Душа без звука умерла,

Открытка адрес мой нашла:

— Сынок, дождись, я скоро буду!

— Где будешь, матушка моя?

И как о том узнаю я,

И как, узнав, не позабуду...

Под сенью русского креста

Навеки скованы уста,

Ты не прочтешь мое посланье,

Я не услышу голос твой,

Ушла ты в землю молодой,

Оставив небесам рыданья.

СТЕПЬ

О ней мог Шолохов писать,

Такие краски растирая!

Что не прибавить, не отнять,

Как солнце у Родного края.

Полынь — столетняя трава

За горизонтом ищет небо,

И тут и там растут слова,

И хлеб растет, и люди хлеба.

УЛИЧНАЯ...

Душа ее в глаза-оконца

Глядит, как ангел во плоти,

В сосках торчат златые кольца,

Хотел, да вот не смог пройти.

Озябла, тоненькие руки

Не может легкими согреть,

Наружу с хрипом рвутся звуки,

Так и недолго помереть.

А я? Гораздо больший грешник,

Влюбленный по уши в слова.

Не пересмешник-перебежчик

С материка на острова.

Я сам стою на кочке суши,

Открытый океан шумит,

Я мог спасти и эту душу...

Да бес познанья не велит.

ТЫ ДА Я

Шли родительской равниной

Ты да я, да мы с тобой.

То с березкой, то с рябиной

Говорили вразнобой.

До столицы простиралась

Незахваченная даль,

Много здесь еще осталось

Из того, что сердцу жаль.

***

Задела, как бы невзначай,