14 апреля: депутация за депутацией. Особенно досадны полчища южных купцов. Слова как крючья — прибрать в заплечные мешки всё и всех вокруг. И никогда не поймешь, чего они от тебя хотят. Хотят — тебя.

17 апреля: с легкой душою казнить убийцу. С той же душою вести паломников к мощам убийцы, если от них начнут исцеляться. Мы не судим, мы обустраиваем свой быт.

25 апреля: вечерами — насыпание курганов. Не для тщетной славы. Курганы воскрешают честь и верность.

Народ пришел к нему от соседнего царя. Того схватила лихорадка, он катался по траве несколько лет, а потом вдруг очнулся, затеял реформы и постепенно перестал властвовать. Народ наблюдал за происходящим в оцепенении, пока, наконец, патриархи не напомнили ему, что всякая власть от Бога, власти больше нет, а значит, Бог теперь не глядит на рабов своих сквозь царя. Тогда народ снялся с мест и ушел к царю О.

3 июля: кто-то из наделенных обратился с иронией: "Ну здравствуй, возродивший государство великий батор-командующий". И тут же умер. Земля не терпит иронии.

15 июля: в такую жару переезжаешь через мост с закрытыми глазами. Вода сверху выглядит особенно соблазнительно. Бежит холодная рябь.

22 июля: еще о музыке. "Всё целиком государство должно беспрестанно петь для себя очаровывающие песни", сказал Платон.

26 июля: не дозволять одному учить многих. Ученики становятся одинаковыми. Мы — семья. Семья семей. Знание должно передаваться от отца к сыну, от мастера к подмастерью.

Людовика XIV подданные называли «Король-Солнце». Царя О называли «Царь-Земля». Он был шорохом веток и журчанием ручьев. Он был ревом тигра и уханьем филина. Он был мужем своей страны, и они вдвоем радостно наблюдали, как их дети возделывают поля, строят дома, убивают врагов. А солнце стояло сверху и отражалось. Царь О пел псалмы, ни о чем не думая.

4 октября: города уничтожены. Люди принесли сюда города, как заразу. Города искони рождаются братоубийством, созидаются бунтом и гибнут небесным гневом.

9 октября: житель Оптимального Царства отрицает лишь то, что вызывает у него отрицательные эмоции. Мораль чистого человека эмоциональна. Полустершееся знание праотцев и бытовой опыт нового человечества говорят в нем. Сам он молчит.

14 октября: позавчера наступила золотая осень, вчера листья осыпались с деревьев, а сегодня выпал снег. Удивительно.

30 октября: подростком вечно завидовал младшему брату. Тот жил с гвардейцами и упражнялся в стрельбе. К брату были расположены окружающие. Он и теперь каждому — лучший товарищ. Но зависти больше нет. Ведь больше нет братьев. Одни дети, а к ним — какая зависть…

Цари умирают потому, что теряют силы к недвигу. Падают в народ, рассыпают власть. Или умирают для того, чтобы не смущать народ, склонный к ложным толкованиям. Цари не умирают. Царь О стоит в снегу у скалы, где начинаются реки. Он поет псалмы, ни о чем не думая.

Странное чувство охватывает, когда перечитываешь письма Чехова. Словно общаешься с абсолютно здоровым и трезвым человеком, который все понимает, во всем знает меру. Как будто никогда с ним не случалось, хоть самую малость, ничего «сверхъестественного» — ни разу ни призраки, ни черти, ни ведьмы не мерещились — ничего такого. Посмотришь на рассказы — нет, как же, было! Вот ранний рассказ «Ведьма», вот "Черный монах"… Только Чехов этот, в отличие от большинства своих современников, Бог его знает как, умел не придавать этому значения. Вот и посетовал Мережковский в 1892 г.: слишком много, мол, у этого писателя здоровья. А Чехов, между тем, был уже смертельно болен и знал это.

Десятилетием ранее Достоевский сделал своего чёрта либералом, а еще немного раньше прямо назвал революционеров (то есть будущих коммунистов) бесами. Борьба между «коммунистами» и «либералами», которая, как кажется, наконец затихает в нашей стране, есть, по Достоевскому, не что иное, как чистая бесовщина, борьба чертей с бесами. Чехов творил в эпоху, когда эта борьба в России только началась. Тогда задача была в том, чтобы расшатать все традиционные общественные устои, доказать, что существующие формы жизни мертвы и нуждаются в каком-то «обновлении», люди же должны во что бы то ни стало «освободиться».

I. Освобождение понимали по-разному. Чехов, более симпатизировавший постепенным эволюционным изменениям (вспомним лейтмотивом проходящие через его пьесы мечты о лучшей жизни "через двести-триста лет"), сформулировал как-то в известном письме к Суворину нечто вроде своего жизненного кредо — ежедневно выдавливать из себя раба по капле. Любопытно, однако, рабом чего Чехов себя долгое время ощущал.

Идея "выдавливания раба" (подобно современным и родственным ей идеям: З.Фрейда — об освобождении от «комплексов», Ф.Ницше — об освобождении от власти авторитетов, Л.Толстого — об освобождении вообще ото всего "лишнего") является, безусловно, либеральной идеей. Выдавливание раба — есть чеховская формула либерализации.

Итак, от чего хотел освободиться Чехов? Рабом чего он был?

В другом, не менее известном письме Суворину Чехов писал: "Я с детства уверовал в прогресс и не мог не уверовать, так как разница между временем, когда меня драли, и временем, когда перестали драть, была страшная".

Получив традиционное воспитание, Чехов считает прогрессом либерализацию семейных отношений — как между "отцами и детьми" (любовь к вежливости не допускает, чтобы кого-нибудь за что-нибудь «драли». Это негуманно), так и между женой и мужем. Именно тогда, в 90-е годы XIX столетия, то, что во все времена называлось прелюбодеянием, развратом, неожиданно получает наименование свободы:

Аркадина. …Наша близость, конечно, не может тебе нравиться, но ты умен, интеллигентен, я имею право требовать от тебя, чтобы ты уважал мою свободу.

Треплев. Я уважаю твою свободу, но и ты позволь мне быть свободным и относиться к этому человеку, как я хочу.

Как восхитительны все эти "имею право", "уважаю свободу" и "как я хочу"! Зритель чувствует себя в Европе! Точнее мог бы чувствовать — но не чувствовал, потому что бдительная, чуждая либерализму цензура Его Величества вычеркнула из цитированной выше комедии «Чайка» обе приведенные фразы. Произведение от этого, несомненно, выиграло, так как пошлость героини становилась чуть менее выпуклой.

Однако прогресс нелегко остановить: фразы давно уже восстановлены; цензура упразднена. Свободный Человек идет во МХАТ им. Чехова смотреть «Чайку» или, сделав свободный выбор, отправляется в находящееся относительно неподалеку казино «Чехов». Новый Свободный Человек Свободного Открытого Общества, правда, едва ли уразумеет суть драматического конфликта «Чайки»: ему, с его свободными нравами, просто невозможно будет объяснить, почему Нина Заречная — подстреленная Чайка. Ведь ей всего 20 или 21 год, у нее впереди блестящая карьера и она, талантливая и красивая, конечно, найдет еще хорошего продюсера, который оценит не только ее игру, но саму Нину. Самоубийство Треплева как-то еще объяснимо: переутомился, сдали нервы. Но опять же непонятно: почему он, становящийся знаменитым, отказался от успешной карьеры писателя?