Единственное, что по-настоящему беспокоило меня в сложившейся ситуации, это возможность того, что кто-нибудь решит отсоединить запасной мозг — Йорика или Губерта — от Фортинбраса, и присоединить его к другому телу, какого-нибудь там Розенкранца или Гильденстерна. Ясно, что тогда (если не раньше!) результатом будут два человека. Один из них будет мной, а другой — моим супер-близнецом. Если одно из двух тел будет под контролем Йорика, а другое — Губерта, то какое из них мир признает за настоящего Деннетта? И, что бы мир ни решил, который из них будет в действительности мной? Буду ли я телом, управляемым Йориком, благодаря тому, что он был первым и находился в контакте с Гамлетом, первоначальным телом Деннетта? Это слишком попахивало юридическим казусом, напоминало о случайности кровного родства и юридического владения и звучало неубедительно на метафизическом уровне. Что, если, перед появлением на сцене Йорика, я держал его про запас в течение нескольких лет, и мое тело — то есть Фортинбрас — было все это время под контролем Губерта? Тогда пара Фортинбрас-Губерт, по праву скваттера (по которому поселенец на незанятом участке со временем получал права на эту землю — Прим. перев.) выходила настоящим Деннеттом и законным наследником всего, чем владел прежний Деннетт. Этот вопрос был довольно интересным, но далеко не таким важным, как другой мучивший меня вопрос. У меня было сильнейшее интуитивное убеждение, что в подобной ситуации я выживу до тех пор, пока нетронутой останется любая из пар мозг-тело, но я не знал, хочу ли я, чтобы существовали обе пары.

Я поделился своими опасениями с лаборантами и руководителем проекта. Я объяснил им, что перспектива двух Деннеттов меня ужасала, в основном, по социальным причинам. Я не хотел оспаривать у себя самого любовь моей жены и не собирался делить с другим Деннеттом мое скромное профессорское жалованье. Еще более головокружительной и неприятной была мысль о том, что я буду знать столько о другом человеке, а он — столько же обо мне. Как мы смогли бы смотреть друг другу в глаза? Мои коллеги в лаборатории утверждали, что я не учитываю преимуществ этой ситуации. Подумайте, говорили они, о всех тех вещах, которые вы хотели бы сделать, но не успевали, поскольку вы — всего лишь один человек. Теперь один Деннетт мог бы оставаться дома и быть профессором и примерным семьянином, в то время, как другой мог окунуться в жизнь, полную путешествий и приключений. Разумеется, он скучал бы по семье, но находил утешение в уверенности, что другой Деннетт поддерживает огонь в семейном очаге. Я мог бы быть одновременно верным мужем и заводить романы. Я мог бы даже наставить рога самому себе — не говоря уже о еще более сенсационных возможностях, которые мои коллеги торопились обрушить на мое перенапряженное воображение. Однако приключение в Оклахоме (или это было в Хьюстоне?) уменьшило мою страсть к авантюрам, и я отказался от этого предложения (хотя я не мог быть уверен в том, что оно было предложено мне).

Была и другая, еще более неприятная альтернатива, которая состояла в том, что мой запасной мозг, Йорик или Губерт, будет отключен от Фортинбраса и оставлен отключенным. Тогда, как и в первом случае, Деннеттов (или, по крайней мере, претендентов на мое имя и имущество) будет два: один — воплощенный в Фортинбрасе, а другой, несчастный, — вовсе лишенный тела. Движимый одновременно эгоизмом и альтруизмом, я решил принять меры к тому, чтобы этого не случилось. Я попросил сотрудников лаборатории сделать так, чтобы никто не имел доступа к системе приемопередатчиков без моего (нашего? нет, все-таки моего) согласия. Поскольку я не собирался проводить остаток жизни в качестве сторожа в хьюстонской лаборатории, я договорился с лаборантами о том, что все электронные контакты в лаборатории будут тщательно запираться. Как контакты, контролирующие систему жизнеобеспечения Йорика, так и контакты, контролирующие подачу энергии к Губерту, будут охраняться отказоустойчивыми приспособлениями. Я возьму с собой единственный основной переключатель, связанный с лабораторией дистанционным управлением, и буду всегда носить его с собой. Я ношу его прикрепленным к поясу… подождите минутку… да, вот он. Каждые несколько месяцев я проверяю ситуацию, переключая каналы. Разумеется, я делаю это только в присутствии друзей, поскольку, если вдруг, паче чаяния, второй канал окажется мертвым или занятым, я хочу, чтобы рядом был человек, который мог бы переключить канал обратно и вернуть меня к жизни. Дело в том, что, хотя я мог бы чувствовать, видеть, слышать и воспринимать, что происходит с моим телом после подобного переключения, я лишился бы возможности им управлять. Кстати, два положения переключателя намеренно никак не отмечены, так что я никогда не знаю, переключаюсь ли я с Йорика на Губерта, или наоборот. (Некоторые из вас могут подумать, что в таком случае я и сам не знаю, кто я такой, а тем более, где нахожусь. Однако подобные размышления больше не причиняют ни малейшего ущерба моей Деннеттности, моему собственному ощущению того, кем я являюсь. Если правда то, что в каком-то смысле я не знаю, кто я такой, тогда это еще одна из ваших философских истин, которые меня совершенно не волнуют.)

Так или иначе, каждый раз, когда я переключал этот тумблер, со мной ничего не происходило. Итак, давайте попробуем…

“СЛАВА БОГУ! Я ДУМАЛ, ЧТО ДО ЭТОГО ДЕЛО ТАК И НЕ ДОЙДЕТ! Ты не можешь себе представить, насколько ужасны были эти две последних недели — но теперь ты испытаешь это на собственной шкуре, поскольку наступила твоя очередь отправляться в чистилище. Как долго ждал я этой минуты! Понимаешь, около двух недель тому назад — прошу прощения, леди и джентльмены, но я должен объяснить кое-что моему…гмм…так сказать, брату. Впрочем, он только что изложил вам факты, так что вы, пожалуй, поймете. Дело в том, что около двух недель тому назад наши мозги перестали работать синхронно. Как и ты, я не знаю, какой мозг у меня сейчас, Йорик или Губерт, но так или иначе, эти два мозга начали расходиться, и как только этот процесс начался, его эффекты стали расти, как снежный ком. Я находился в слегка ином рецептивном состоянии, когда мы принимали очередные данные, и эта разница вскоре возросла. В мгновение ока иллюзия того, что я контролирую мое тело — наше тело — оказалась полностью нарушенной. Я ничего не мог поделать, не мог связаться с тобой. ВЕДЬ ТЫ ДАЖЕ НЕ ПОДОЗРЕВАЛ О МОЕМ СУЩЕСТВОВАНИИ! Я чувствовал себя так, словно меня носили в клетке, или, точнее, словно я был одержим. Я слышал, как мой собственный голос произносил слова, которых я не хотел говорить, я в отчаянии наблюдал, как мои руки делали то, чего я не хотел делать. Ты чесал те места, которые у нас чесались, но делал это не так, как мне бы хотелось; ночью ты вертелся и не давал мне спать. Я был измучен, находился на грани нервного срыва, пока ты в припадке сумасшедшей активности всюду таскал меня с собой. Меня поддерживала только мысль, что рано или поздно ты повернешь тумблер.

Теперь наступила твоя очередь — но, по крайней мере, у тебя будет одно утешение: ты будешь знать, что я знаю о твоем существовании. Как мать, ждущая ребенка, теперь я ем — или, по меньшей мере чувствую вкус, обоняю запах и вижу окружающее — за двоих, и я попытаюсь облегчить твою судьбу. Не беспокойся. Как только эта конференция окончится, мы вдвоем полетим в Хьюстон и посмотрим, что можно сделать, чтобы предоставить одному из нас другое тело. Ты можешь заполучить женское тело; твое тело может быть того цвета, который тебе больше нравится. Но давай подумаем… Я поступлю по справедливости — если мы оба захотим одно и то же тело, я позволю руководителю проекта подбросить монетку, чтобы определить, кому оно достанется, а кто получит какое-нибудь другое тело. Это гарантирует нам справедливость, не правда ли? Так или иначе, я обещаю, что буду о тебе заботиться. Эти люди — мои свидетели.

Леди и джентльмены, лекция, которую вы только что услышали, отличается от той, что прочитал бы вам я, но разрешите вас заверить в том, что все, что он вам сказал — чистая правда. А теперь, если позволите, мне — нам — лучше присесть.”