Поскольку в Москве наряду с представителями пассионарной аристократии сконцентрировалось огромное количество пассионарных «послужильцев», «отроков» и просто посадских людей, найти себе сторонников было самым простым делом. В итоге жители одной части Москвы поддерживали Шуйских, другие посадские — Вельских и т. д. Москва очень быстро, уже к началу XVI века, превратилась в очаг пассионарности: всё население города было разбито на враждебные партии.

К счастью, не все пассионарии шли в Москву. Ведь, обосновавшись там, надо было кому-то служить или при ком-то быть холопом. И хотя по тому времени это было очень выгодно: тебе и деньги перепадут, и выпить найдется, и служба легкая, и кафтан на тебе с барского плеча, — обнаружилось огромное количество пассионарных людей, которым подобная перспектива казалась неприемлемой, ибо они были слишком независимы и честолюбивы. Повышение пассионарности и в столице, и на окраине этнического ареала приводило в принципе к одинаковым последствиям: внутри этнической системы увеличивалось количество вхо­дящих в нее подсистем — консорций и субэтносов, так как пассионарные люди чувствовали свою «особину» и объединялись. Высокий уровень пассионарности дал множество людей, с детства учившихся только одному — воевать — и не знавших никакой иной профессии, кроме военной службы своему государю.

Особый интерес у Льва Николаевича вызывали такие драматические вехи русской истории, как опричнина и Смутное время . Он отмечал, что историки XX века в соответствии с духом времени пытались обнаружить в явлении опричнины некий социальный смысл, ибо считалось, что человек социально не обусловленных и экономически невыгодных какому-либо сословию или классу поступков совершать не должен. Однако попытки определить социальный состав опричнины оказались неудачны: среди опричников находились и бояре, и «духовные», и холопы. Все они были «свободными атомами», которые отделялись и от своих социальных групп, и от своих суперэтнических систем. Полностью порвав со своей прежней жизнью, опричники не могли существовать нигде, кроме как в окружении царя Ивана IV, пользуясь его расположением. Да и какой соци­альный смысл могло заключать в себе их поведение?

Гумилёв считал, что опричнина была создана Иваном Грозным в припадке сумасшествия в 1565 году и официально просуществовала семь лет. Задачей опричников было «изводить государеву измену», причем определять «измену» должны были те же самые опричники. Они могли убить любого человека, объявив его изменником. Одного обвинения было совершенно достаточно для того, чтобы привести в исполнение любой приговор, подвергнуть любому наказанию. Самыми мягкими из наказаний были обезглавливание и повешение, но, кроме того, опричники жгли на кострах, четвертовали, сдирали с людей кожу, замораживали на снегу, травили псами, сажали на кол… Особенно страшной расправе подвергся в 1570 году Новгород, где было истреблено почти все население. Даже младенцев опричники бросали в ледяную воду Волхова.

Трудно, однако, отрицать, что многие опричники являлись ярко выраженными пассионарными личностями, включая и самую одиозную фигуру среди них — Малюту Скуратова (Григория Лукьяновича Скуратова-Бельского). Казалось бы, типичный пример негативного проявления пассионарности. Впрочем, не все так однозначно: опричники, какими бы они ни были на самом деле, стали той практической силой, на которую царь опирался в борьбе за укрепление Московского государства и искоренение боярской измены (реальной, а не придуманной). Из опричной дружины Иван Грозный пытался сделать настоящий военизированный монашеский орден по типу тех, что создавались и успешно функционировали на стыке Средних веков и Нового времени.

Хотя опричнина как институт была уничтожена, она не могла не оставить последствий. Большинство людей, бывших опричниками, уцелели. Кто-то из них был поверстан уже без всяких привилегий в служилое дворянство, кто-то пошел в монахи, кто-то — в приказы. И при этом бы опричники оставались самими собой: сохранив головы, они чувствовали и думали точно так же, как и до ликвидации опричнины. Кроме того, многие бояре, связанные так или иначе с опричниками, остались при дворе и у власти (одним из таких бояр был Борис Федорович Годунов, в 1598 году ставший царем).

Чтобы разобраться в событиях Смутного времени, Гумилёв предлагал опуститься с высоких уровней этнической иерархии (суперэтнического и этнического) на уровень субэтнический, определяющий внутреннюю структуру этноса. Субэтносы есть в любом этносе. Например, сторонники Болотникова по отношению к полякам, татарам, немцам считали себя русскими, но, не считая себя москвичами, говорили: «Нет, мы не москвичи, мы севрюки!» То же самое утверждали рязанцы и донцы. Когда же обнаружилась слабость центрального правительства, этого естественно ощущаемого противопоставления оказалось достаточно, чтобы периферийные субэтносы начали претендовать на лидирующее положение в русском этносе и российском суперэтносе. Именно схватка за власть между представителями разных субэтносов севера и юга страны, находящейся в акматической фазе этногенеза, и вызвала первую русскую Смуту, связанную с именем Лжедмитрия I.

Первый самозванец так и остался в народной памяти Гришкой-расстригой (второй, как известно, получил прозвание Тушинского вора). Недолгое (по счастью!) царствование Лжедмитрия I ознаменовалось безудержным разграблением и без того давно уже опустошенной России и поразительным личным распутством царя-самозванца. Мало чем отличался от своего предшественника и Лжедмитрий II. Ноосферная ситуация в России характеризовалась в это время крайней хаотичностью и непредсказуемостью. Были, однако, и обнадеживающие факты. Ярким примером явилась пассионарная личность молодого князя и царского племянника Михаила Васильевича Скопина-Шуйского (1587—1610). Талантливый и не по годам одаренный полководец быстро стал всенародным любимцем, о нем при жизни складывали песни. Именно 20-летний Скопин-Шуйский разгромил крестьянскую армию Ивана Болотникова под Москвой. Затем — отряды Тушинского вора в северных областях и отогнал их от Вологды и Великого Устюга назад в Тушинский лагерь, попутно гетмана Сапегу, осаждавшего Троице-Сергиеву лавру. У интервентов сдали нервы, они сняли осаду с Москвы и бежали в Калугу, где Лжедмитрия II вскоре убили его же сподвижники.

На примере освободительной борьбы русского народа против польско-шведской интервенции Гумилёв попытался раскрыть механизм «работы» пассионарности в общем процессе этногенеза. Не следует думать, что пассионарный человек обязательно стоит на высоких ступенях социальной иерархии и его имя остается в истории. Те же выборные люди, которые поддерживали Кузьму Минина, были пассионариями. Но имен многих из них мы не знаем, поскольку они были не «вождями масс», а частью народа; не возглавляли, а скорее «раскачивали» людей, побуждали их к действию. Именно такие безымянные пассионарии представляют собой самый важный элемент в этногенезе. Действуя не столько силой, сколько личным примером, воодушевлением, а не подчинением, они являют окружающим новые стереотипы поведения, понуждают массу людей выполнять совершенно необходимую, насущную работу.

Именно эти «безымянные» пассионарии, заставляя соотечественников забывать лень и трусость, обеспечивали жизнь им, их семьям и потомству. Действовали они часто не столько жестоко, сколько жестко, но ведь каждому не объяснишь, что ему выгодно, чтобы Россия существовала независимо и не превращалась в колонию Польши и Швеции. Дискуссии же — дело длительное, дорогое и бесперспективное: всех не переспоришь. Кроме того, всегда предпочтительнее не спорить, а действовать. Но действовать можно лишь тогда, когда пассионарность системы после достижения максимума начинает падать, что позволяет хоть как-то организовать людей.

Между тем русские бояре продолжали еще глубже загонять под лед и топить великую Россию. После свержения в июле 1610 года своего собственного ставленника — царя Василия Шуйского, отправленного в плен к полякам, — власть в стране перешла в руки Государственного совета, состоявшего из семи наиболее авторитетных членов Боярской думы. Этот формально вполне «демократический» орган получил в истории название Семибоярщины. Одной из первых же акций этого якобы российского правительства было самое что ни на есть антироссийское решение, а именно — не избирать более никогда на российский престол представителей русских родов. Именно Семибоярщина заключила с польской шляхтой договор, признававший новым русским царем Владислава — юного сына польского короля. Все, как говорится, по закону. Только российская государственная независимость от такого «законодательного творчества» боярских радетелей чуть было не испарилась навсегда. Кроме того, ориентация на Польшу пришлась не по душе другому воинственному соседу России — Швеции. Католическая Польша и протестантская Швеция считались непримиримыми врагами, отчего любой союзник Польши автоматически становился врагом Швеции. И когда Россия призвала на трон польского королевича, Швеция посчитала это прямой угрозой и вызовом и немедленно приступила к оккупации сопредельных русских территорий, в результате чего был захвачен — ни больше ни меньше — Великий Новгород.