Рассудительным тоном Валнер начал объяснять, что под одной из горных вершин существует город, но правительство скрывает этот факт. Министерская чехарда, партийные междоусобицы, споры политиков служили лишь дымовой завесой; новостями, которые скрывали подлинные события; воображаемыми конституциями, уводившими нас от правды. Он уверял, что изучил подземелье с помощью аппарата собственного изобретения, так называемого эрксоскопа, и слышал под землей голоса, которые разговаривали на языке, напоминающем мелодику музыкальных инструментов, сделанных из хрусталя.

Я нашел Куна во дворе. Он был один и смотрел на море. Кун никогда не был меланхоликом.

— Я все утро разыскивал по телефону родственников Валнера. Но мне удалось побеседовать только с соседями, которые обещали предупредить его племянницу, проживающую я так и не понял где.

— А кто-нибудь из его группы не может тебе помочь?

— Он разругался со всеми. Едва создав группу и придав ей организованный характер, он тут же начал делать все, чтобы вызвать ее раскол. — Кун уселся на крыльцо. — Я готовил этот конгресс два года. Ты даже представить себе не можешь, скольким людям я звонил, направлял факсы и письма… Сейчас никто не думает о конгрессе. Все хотят уехать.

Я подумал, что можно сказать, чтобы поднять ему настроение.

— Люди всегда возвращаются со встреч и конгрессов без особых воспоминаний, разве что о тайном романе. На этот раз каждый вернется с интересным рассказом. В течение как минимум года все будут вспоминать о конгрессе, который организовал Хулио Кун.

Он неохотно улыбнулся и посмотрел на свои карманные часы.

— Пойду в зал. Надо проверить, работает ли микрофон.

— И кто выступает на этот раз?

— Анна.

Ни одна конференция никогда не начинается вовремя, поэтому я задержался в баре, разглядывая входивших людей. Среди них был и комиссар. Он подошел к моему столику.

— Люди очень интересуются сегодняшним выступлением, — сказал он мне.

— Вы что-нибудь обнаружили?

— Кусочек голубой ткани, который зацепился за одну из железок на потолке. Консьерж мне сказал, что Валнер достаточно много выпил. В лучшем случае это было не самоубийство, а несчастный случай.

— Валнера алкоголь не берет. Только слегка заводит.

— Мне говорили, что он разругался с вами во время вашего выступления.

— Мы не ругались, он лишь перебил меня и все.

— Вы с ним не спорили?

— Вы хотите спросить, не я ли его столкнул? В это время я был в другом месте.

— Где?

— На пляже.

— Один?

— С Анной Деспина. Она сейчас будет выступать. Если хотите ее послушать…

— Нет, спасибо. Я всегда засыпаю на лекциях. Не обижайтесь, но перевод — это не та тема, которая меня интересует. Из всех переводов, которыми я занимаюсь, — это беседы с пьяницами, уснувшими на улице. Все алкаши говорят на одном и том же языке: их никто не понимает, но они легко общаются между собой. Когда я выпиваю лишнего, я тоже начинаю их понимать.

Публики было намного больше, чем накануне. Не было ни одного свободного кресла. Посторонние люди, привлеченные новостью о смерти Валнера, рассматривали нас с пристальным вниманием инквизиторов — изучали наши лица, чтобы понять, кто больше всего похож на преступника. Хотя исследования по системе Ломброзо[11] официально запрещены в криминалистике, обыватель по-прежнему к ним прибегает.

Анна с нервной улыбкой поднялась на сцену. Казалось, публика не утихомирится никогда. Кун встал, чтобы успокоить зал.

— Если во время выступления докладчика в зале будут шуметь, мы сделаем перерыв и перейдем в другой зал. Это вам не деревенский цирк.

Кун, конечно же, понимал, что для этих людей мы как раз деревенский цирк и есть, но он продолжал выполнять свои функции. Он поднялся на сцену и без малейших неточностей представил Анну, ни разу не заглянув в листок, где было написано ее резюме.

Анне было тридцать пять лет, но издалека она была похожа на двадцатилетнюю девушку. Публика смотрела на нее с одобрением: эта девчонка, похожая на студентку, конечно же, не имела ничего общего с преступлением.

Темой ее выступления была книга Фридриха Ницше[12]«Я и моя сестра», опубликованная посмертно. Анна начала с истории появления книги, опубликованной в 1950 году в нью-йоркском издательстве «Boar's Head Books». Версия издателей, объяснивших, что книга была забыта более полувека, была следующей. Ницше отредактировал рукопись перед самой смертью, во время своего заточения в венском приюте, и вручил ее одному из своих приятелей, чтобы она не попала в руки его сестры Элизабет. Сын этого человека продал книгу одному издателю, который отдал ее на перевод Оскару Бауму. Когда Баум вернул оригинал и английский перевод, издательство уже закрылось. В течение многих лет книга валялась на складе издательства, пока новый хозяин не решил возобновить работу. Прошло двадцать лет, и он нашел только текст на английском. Серьезные исследователи Ницше никогда не сомневались, что речь идет о подделке. Удивляло лишь то, что книга отнюдь не казалась созданной каким-нибудь фальсификатором, который копирует стиль предыдущих работ Ницше. Книга была написана с большим талантом и несла в себе дух подлинного Ницше. Интерес к книге усиливался и от известного всем желания Ницше отомстить своей сестре, которая не только разбивала или объединяла рукописи философа по собственному произволу, но и хотела низвести его работы до чисто нацистского мышления. Наиболее распространенная версия была такая: автором книги был профессиональный мистификатор Жорж Плоткин, потому что перед самой смертью он якобы признался в этой фальсификации одному из специалистов по немецкой литературе.

— Признание в авторстве такой книги, — сказала Анна, — это не признание в преступлении, а шаг к славе. Близость смерти побуждает людей говорить правду — вот афоризм, который сам Ницше никогда бы себе не позволил.

Не забывая о критическом подходе отдельных исследователей, Анна говорила не без смущения; события и информация растворялись в море фраз, которые, казалось, были призваны сохранить тайну. Анна предложила провести филологическую экспертизу американского издания с целью определить, был ли это перевод с немецкого оригинала или книга изначально была написана на английском. Ее главная гипотеза заключалась в следующем: язык перевода, каким бы блестящим он ни был, всегда содержит влияние языка оригинала. Отсутствует полная непринужденность и очевиден эффект отчуждения. В связи с этим она привела офтальмологическую метафору: «Мы читаем книги, написанные на нашем родном языке, как близорукие, излишне приближая к глазам. А книги, переведенные с иностранного, мы, наоборот, отдаляем, как бы страдая дальнозоркостью. Фокус зрения при чтении перевода всегда слегка отдаляется». Анна сделала вывод, что издание 1950 года было переводом с немецкого оригинала, написанного либо самим Ницше, либо одним из его подражателей; язык перевода, утверждала она, сымитировать невозможно.

Химена подошла к сцене, чтобы сделать фотографию: публика аплодировала. Предполагалось, что будут вопросы, но аудитория, уставшая от молчания, шумно загомонила. Кто-то поднял руку, но Анна предпочла спуститься со сцены. Я поднялся, чтобы пойти ей навстречу; но меня кто-то толкнул. Это была Рина Агри, которая, не извинившись, направилась к выходу с сомнамбулическим видом.

Внутренний голос настойчиво убеждал меня не обсуждать с Анной ее выступление, но я не смог не поздравить ее.

— Жаль, что не было Наума, — посетовала она, и я тут же пожалел, что подошел к ней. Мне захотелось выйти на воздух и успокоиться, но Анна задержала меня.

— Я едва не потеряла нить выступления. Со второго ряда на меня смотрела Рина и двигала губами; потом до меня дошло, что она разговаривала сама с собой, — сказала Анна.

— Она сейчас чуть меня с ног не сбила и даже этого не заметила.