— Ты в это не веришь. Ты так меня и не простила.

Я не стал говорить, что и он тоже кое-чего ей не простил.

— Кажется, мы теряем время. Ты тоже говоришь на мертвом языке.

— Ты специально задержался на день. Билеты были. Ты провел опыт, и результат превзошел все твои ожидания. Когда выйдет книга, которая расскажет об этой истории?

— Я рассказал тебе все, что знаю. Ты не можешь обвинить меня в убийстве из-за опоздания в один день. Теперь я хочу получить бумагу.

Я достал листок.

— Расскажи правду хотя бы Анне.

Я почти верил, что Наум скажет правду, и Наум был почти готов подвести черту, которая отделяла нас от правды. Но этого не случилось. Он бросился на меня, порывисто, но неловко — не отрывая взгляд от листка у меня в руках. Я встретил его ударом. Боднул головой в подбородок. Потом ударил его в живот. Он согнулся пополам и упал на грязный и влажный пол.

Анна встала на колени рядом с ним.

— Письмо, — попросил Наум тонким голосом.

— Правду, — сказал я.

— Письмо, — попросила и Анна.

Я хотел, чтобы она узнала правду, но ей эта правда была не нужна.

Я скатал письмо в шарик и швырнул его к ногам Наума. Он приподнялся, чтобы его подхватить. Потом уселся на кирпичный бортик бассейна.

Я сказал Анне:

— Он расскажет тебе всю историю в деталях. И предложит написать с ним в соавторстве новую книгу. И будет много-много переводов, но он так и не скажет того единственного, о чем действительно надо сказать.

Наум достал из кармана зажигалку и поднес огонек к письму. Мы — все трое — смотрели, как горит бумага. Когда письмо превратилось в пепел, единственным доказательством против Наума остался я сам.

Я позавтракал уже после полудня, потом совершил небольшую прогулку, а вернувшись к себе, почувствовал запах табачного дыма. Я даже подумал, что ошибся номером.

На моей кровати сидел мужчина и читал мои бумаги при свете настольной лампы.

— Что вы здесь делаете, комиссар?

Гимар, не скрывая досады, посмотрел на меня.

— Свою работу. Не беспокойтесь, я не нашел никакого компромата.

— А что вы искали?

— Поскольку вы посещали дальние комнаты, я подумал, не принесли ли вы что-нибудь из номера 316.

— Я даже не знаю, чей это номер — 316.

— Вас видели, когда вы прогуливались по отелю. Вас видели, когда вы возвращали ключи на место. Что именно вы там искали?

Я уселся на кровать. Гимар все знал.

— Объяснений.

— Нашли что-нибудь?

— Нет. Просмотрите бумаги, которые оставила Рина Агри. Вы сами увидите, что они ничего не объясняют.

Гимар надел пальто, которое лежало на кровати.

— Прошу прощения за табачный дым. Никак не могу бросить курить. Не снимайте куртку, мы выйдем вместе. Я вам расскажу свою историю, а вы мне — свою.

Гимар взял гостиничную пепельницу, полную окурков, и выкинул все окурки в мусорное ведро в ванной комнате.

— Куда мы пойдем? — спросил я встревоженно.

— Мне нужно кое-что проверить в комиссариате. Не беспокойтесь, вы не арестованы.

Кун был внизу и, увидев, как я спускаюсь в компании комиссара, явно забеспокоился.

— Куда ты собрался, Мигель?

— Мне нужно, чтобы мне подписали кое-какие бумаги. Я пригласил с собой сеньора Де Бласта как свидетеля, — ответил, не задерживаясь, Гимар. Я покорно махнул Куну рукой и последовал за комиссаром.

Снаружи нас ждал побитый «фиат-1500».

— Приходится использовать свою личную машину, даже в служебных целях. Патрульная постоянно находится в мастерской. Если не свечи, то ось или батарея. Вы знакомы с механикой?

— Я вообще не вожу машину.

— Но как же жить, если не умеешь водить машину?! Но с машинами столько проблем. Эта еще не настолько старая, но мне все равно часто приходится ходить пешком.

По моим подсчетам, автомобилю было лет двадцать. Комиссар включил радио. Диктор сообщил какие-то местные новости: выставка картин, дорожное происшествие, — а потом заговорил о конгрессе переводчиков. Он сказал, что передает слово корреспонденту в гостинице. Я узнал голос Химены.

— Эта девушка фотографирует, пишет, выступает по радио.

— Она единственная журналистка, которая у нас есть, — сказал комиссар. — Ее отец, инженер, много лет назад уехал из деревни. Бросил их с матерью.

Мы проехали по дороге вдоль берега, потом свернули налево и въехали в деревню. Комиссар снизил скорость, проезжая на красный свет.

— Нужно быть осторожным и соблюдать правила движения, хотя мы — в тихой деревне, — сказал он.

Он остановил «фиат» у здания комиссариата.

В караульном помещении никого не было. Только рядом с бюстом Сан-Мартина[28] похрапывал унтер-офицер. Гимар с силой хлопнул дверью, чтобы его разбудить, и проследовал дальше.

Мы поднялись по узкой лестнице в офис с огромным письменным столом, который занимал почти все помещение. Вдоль стены тянулись металлические шкафы. На письменном столе стояла пишущая машинка.

— Для чего вы меня привели сюда, комиссар?

Не ответив, Гимар уселся за стол и открыл ключиком ящик. Он достал девятимиллиметровый пистолет и положил его на столешницу.

— Я приехал в эту деревню пять лет назад. Мне говорили, что здесь ничего не происходит, ничего не происходило и вряд ли когда-нибудь произойдет, но я знаю, «ничего не происходит» и «много чего происходит» — это вопрос наблюдения. Я нашел пустой архив, заполнил его собственными отчетами, которые я собственноручно редактировал. Буквально с первых же дней, как я сюда приехал, я начал заполнять архив; когда я освоился, я купил новую ленту для пишущей машинки и принялся писать.

В моем архиве собрана вся история деревни, и никто об этом не знает. Я рассказываю вам об этом, потому что вы — человек со стороны, и я хочу, чтобы вы меня поняли. Взгляните на эту папку.

Он протянул мне папку. В подборке речь шла о приобретении участка под гостиницу, имелся состав прежних учредителей, предшественников архитектора. Я прочел: «Нарушения строительного кодекса».

— Когда я обнаруживаю преступление, я пишу его название заглавными буквами, это единственное, что я могу определить как свой литературный стиль. Преступление — заглавными буквами. Я обязан отметить все. Иногда это может пригодиться, чтобы оказать давление на людей, но это далеко не все. Не важно, что иногда я не могу вмешаться, что у меня связаны руки. Я не знаю, смогу ли добиться справедливости, но я все записываю очень подробно.

— А теперь расскажите мне все, что знаете, и я добавлю новую страницу в эту папку. Расскажите мне все, иначе ваше пребывание в Порто-Сфинксе грозит затянуться. А я так думаю, что в Буэнос-Айресе вас ждет много работы.

— Вы все равно не поверите в мою историю.

— Посмотрим. Вы начинайте. Продемонстрируйте силу убеждения, чтобы никто в мире не смог сомневаться в ваших словах.

Запинаясь, я рассказал ему о языке Ахерона. Я рассказал о Валнере, Рине и Зуньиге, но не упомянул о Науме. В моем рассказе все смерти происходили только из-за того зла, которое таилось в самом языке, — это были фатальные случаи, где не было виновных. Гимар слушал меня, не прерывая, несмотря на то что я делал паузы в ожидании его реплик; иногда, когда я чувствовал, что вхожу в опасную зону, я говорил быстрее, стараясь не давать ему возможности прервать меня, хотя и ждал этого. Я даже не знаю, почему я защищал Наума; наверное, во мне оставалась какая-то память о потерянной верности, и я не хотел, чтобы в нашу старую историю вмешивались посторонние.

Когда я закончил, Гимар по-прежнему не сказал ни слова. Он достал оранжевую папку и написал на обложке: «Язык Ахерона».

— «Ахерон» — я правильно написал?

Я ответил, что да.

Потом он спрятал пистолет в карман пальто, закрыл ящик на ключ и приказал, чтобы я следовал за ним.