— Я прошу дать отставку Гаспару Трехо и уволить Миро. Я уже близок к тому, чтобы найти исчезнувшие книги Брокки, и я не хочу, чтобы какие-то грязные сплетни бросали тень на издание полного собрания его сочинений.

— У вас есть какие-нибудь доказательства, что вас подвергали травле?

— В последние месяцы Трехо только и делает, что копается в моем прошлом, и вам, Брук, это известно.

— Конде говорит правду? — спросил Дюпре.

Трехо поднялся с опущенной головой. Я подумал, что все кончено: что он раскаялся, и теперь попытается придумать достойный выход.

— Я признаю, что в последнее время я занимался расследованием деятельности доктора Конде.

— И вы отдаете себе отчет, что если вы не представите никаких убедительных доказательств, вас могут уволить и даже отдать под суд за клевету?

— Я отдаю себе отчет. И я хочу сразу же прояснить, что пришел сюда не защищаться. Я пришел как обвинитель. Я хочу, чтобы факультет возбудил уголовное дело против доктора Конде по факту убийства.

Раздраженный Конде вскочил на ноги.

— И я должен выслушивать эти грязные инсинуации, доктор Брук?! Это что, пародия на расследование? Не будем смещать акценты. Обвиняемые здесь — они.

— Спокойнее, доктор. Вы можете уйти, если хотите. Но я останусь, всегда интересно послушать, что люди думают друг о друге. А такая возможность выдается нечасто…

Конде пару мгновений раздумывал, что ему делать: уйти, хлопнув дверью, или остаться. В итоге, он выбрал и сел на место. Он ударил стулом по полу, полагая, что это заменит хлопок дверью.

— Вы считаете, что Конде столкнул госпожу Гранадос в шахту лифта?

— И, пожалуй, ему кое-что известно и о смерти коменданта Виейры.

— Ага, так я убил и коменданта тоже?! Так я кто, по-вашему, серийный убийца?!

— Я не говорил, что убили вы, но вы знаете, кто это сделал.

Брук посмотрел на лежавшие перед ним бумаги.

— Согласно заключению полиции, господин Виейра покончил с собой. Он страдал тяжелой депрессией, и судебный врач не обнаружил никаких признаков насильственной смерти. Профессор Гранадос также покончила самоубийством, хотя официальное следствие еще не закрыто.

— Доктор Брук, это здание угнетает, я это признаю, но два самоубийства за два месяца — это уже несколько чересчур, — сказал Трехо.

Зал наполнился табачным дымом. Брук постоянно бросал на Дюпре неодобрительные взгляды, но представитель министерства никак на них не реагировал.

— У вас есть доказательства, что профессора Гранадос убили?

— Главное доказательство ее самоубийства — это письмо, написанное в стихах. Убийца, столкнув ее в шахту лифта, бросил туда же и эту бумажку, чтобы ее обнаружили как доказательство. Но это было не письмо, а стихотворение. — Трехо открыл свою папку. — Я прошу, чтобы в качестве первой улики вы приложили книгу стихов «Утонувшая в клепсидре». — Он повернулся ко мне: — Миро, не окажете ли мне любезность? Мне всегда стыдно читать стихи на публике.

Я тоже всегда стыдился читать вслух стихи и тем более — опусы Сельвы Гранадос. Но это было необходимо для нашего дела. Я выбрал «Пучину» и «Башню высокого напряжения».

Я продолжил неподражаемым «Месье Гильотен», где в конце были такие строки:

Едва я нашел подходящий тон и даже воодушевился, как меня перебил декан:

— А зачем было Конде убивать Гранадос? Да, среди критиков и литературоведов существуют немалые разногласия, но это еще не повод для смертоубийства. — Брук на мгновение задумался, скорее всего вспоминая какой-нибудь эпизод из прошлого. — За исключением случая, если поводом становится борьба за кафедру, но это не наш случай.

— Еще одно доказательство. — Трехо поднялся и протянул Бруку кассету. — Незадолго до смерти Сельва Гранадос встретилась с бывшим секретарем кафедры аргентинской литературы Ириной Стерне. Она, то есть Гранадос, искала доказательства, что Конде сам выкрал книги с кафедры. И вот что выяснилось: книг никогда там и не было. Сельва Гранадос собиралась разоблачить Конде на презентации «Замен» в присутствии факультетского начальства, служащих министерства, репортеров с телевидения… но ее убили, чтобы заставить замолчать.

— Какая глупость! — взорвался Конде. — Никто не позволил бы этой сумасшедшей выступить на публике.

— Выступить мог любой. Это я могу гарантировать, — вмешался Брук. — И мне не нравится, как вы отзываетесь о Гранадос.

— Секрет, который все это время хранил Конде, прост: этих книг вообще не существует. Вообразите, какой бы разразился скандал: критик посвящает всю свою жизнь исследованию трудов одного автора, получает стипендию, кафедру, должность академика, а потом выясняется, что книг, над которыми он работал, никогда не было, за исключением одного рассказика, авторство которого к тому же весьма сомнительно.

— Вы меня знаете уже много лет, доктор Брук, — сказал Конде, и декан согласился. — Дайте мне два дня, и я вам представлю оригиналы произведений Брокки. И мне больше уже никогда не придется выслушивать злобную клевету. Кроме того, я могу прямо сейчас прочесть вам начало «Крика»…

— Мы уже знаем, как вы получили эти бумаги, — прервал его Трехо. — Вы поручили бедному сумасшедшему отредактировать сочинения Брокки.

Трехо начал рассказывать о поездках Конде в Дом «Спиноза», одновременно разыскивая в своей папке бумаги со штампом заведения.

— Вот история болезни, наше доказательство номер три. Также я прилагаю фотокопию описания симптомов этой малоизвестной болезни, которую называют синдромом Ван Хольста. Конде, который сделал себе имя на несуществующих книгах, использовал психически нездорового человека, заставив его работать на себя.

— У меня в жизни было немало врагов, но никто и никогда не говорил мне ничего подобного. Я издаю книгу, я вложил в нее столько труда и любви, а меня обвиняют в мошенничестве! Вы думаете, что мне больше нечего написать в моих книгах, как описывать визиты к этим полоумным интеллектуалам?! Это мой брат, доктор Эфраин Конде, ныне покойный, пригласил меня в дом отдыха «Спиноза».

— И как же Конде использует рукописи этого пациента? — спросил Брук.

— Конде даст ему темы и подсказывает сюжеты. Они соответствуют сюжетам и темам, которые он придумывал для якобы потерянных романов Брокки. Больной исписывает тысячи страниц, повторяется, отклоняется от темы; временами уносится мыслью в вымышленные миры, но потом возвращается к реальности. Работа Конде заключается в том, что он эти страницы правит, урезает, наводит глянец. Сначала он пишет критическую статью, а затем подбирает работу, достойную этой критики.

Я уже не помню, в каком направлении пошла дальнейшая дискуссия, пожалуй, его и не было, направления. Конде и Трехо постоянно перебивали друг друга, и слушание дела застопорилось. Мне было все ясно, поскольку я был человеком, близким к обеим противоборствующим сторонам, но Бруку и Дюпре, которые только входили в курс дела, история представлялась расплывчатой и запутанной. В какой-то момент воцарилось молчание, как если бы все устали говорить и задались вопросом, что они здесь делают. Был слышен только негромкий стук — это Дюпре стучал трубкой по ободку пепельницы. Потом он достал кисет и принялся набивать ее снова.

Брук снял очки и протер воспаленные глаза. Над столом плыло облако дыма.

— Вы опять будете трубку курить?

— Да… Вам мешает, доктор?

— Мне мешает. Все так запутанно, а тут еще ваша трубка. — Брук посмотрел на классную доску. Совершенно пустую, без всяких надписей. — Я думал, что все будет просто. Пару часов, и все. Но тут столько неясного.