Мне бы очень хотелось пересказать мнение женщины, которая обнаружила тело, и привести заключение судебного медэксперта, а также другие документальные материалы, — но я их не видел. И с женщиной не общался. Обо всем этом я узнал из рассказа Гаспара Трехо, который использовал свой кредит доверия, а иногда и право на вымысел, взамен официальных бумаг.

— Меня не интересуют сообщения информаторов, — заявил он. — Я веду поиски в забытых и никому не нужных архивах, в пожелтевших докладах, в полумраке заброшенных кабинетов. И иногда нахожу очень веские доводы.

В эту же субботу Трехо съездил в морг и ознакомился с предварительным заключением медиков: Сельва Гранадос погибла в результате многочисленных переломов черепа, смерть наступила мгновенно. Он попросил в полиции отчет о предметах, обнаруженных рядом с телом. Ему дали следующий список: двадцать экземпляров последнего тиража «Утерянных бумаг» (с подзаголовком «Приближается час правды»), светло-зеленая сумка из искусственной крокодиловой кожи, почти пустой бумажник, косметичка, баллончик с паралитическим газом, пара неиспользованных батареек и несколько рукописных текстов. И хотя Трехо специально поинтересовался в своем запросе о магнитофонной кассете, его заверили, что кассеты при трупе не было.

В воскресенье вечером я зашел в зал, где покоилось тело Гранадос. Я испытывал смутное беспокойство; я рылся в памяти в поисках хотя бы одного приятного воспоминания о покойной и остановился на эпизоде, когда она подарила мне свою книгу стихов. В зале было немноголюдно, присутствовали большей частью прибывшие издалека родственники. Я так и не понял, зачем я туда пришел. Я уже был готов уйти, когда какой-то усатый мужчина остановил меня и спросил, кто я. Я объяснил ему вкратце, кто я такой, и, вопреки своим убеждениям, попытался сказать о профессоре Сельве Гранадос несколько теплых слов.

— Я ее брат, — сказал мужчина. — Мы с ней не виделись уже три года, но мы всегда были очень привязаны друг к другу. Иногда она мне писала.

— И чего писала?

— Рассказывала о своих неприятелях.

— Она кого-нибудь выделяла особо?

— Некоего Конде. Я, кстати, никогда не понимал причин этой неприязни. Думаю, Сельву преследовали по политическим соображениям. В полиции утверждают, что это было самоубийство. Они говорят, что нашли рядом с телом прощальную записку.

— А вы что думаете?

— Она была способна на все. Если мне скажут, что она кого-то убила, я поверю. Если мне скажут, что у нее в сумке была бомба, я тоже поверю, потому что она всегда была женщиной увлекающейся. Но покончить с собой — никогда. По крайней мере в одиночку. Я уверен, что с ней кто-то был, когда это произошло.

Я уже уходил, когда пришел Трехо. Я никак не ожидал встретить его здесь, впрочем, он меня — тоже. Вместо того чтобы попытаться остаться незамеченным, он сразу сделался центром внимания (вторым, скажем так, после гроба). Он разговаривал одновременно со всеми, кто находился в зале, утешал какую-то женщину, что рыдала у него на плече, и, воспользовавшись приобретенным доверием, высказал пару подходящих к случаю сентенций. Мне было скучно, и я увлек его к выходу.

— У вас что, новое хобби? Массовик-затейник на бдении у гроба покойной?

— Я работаю. Мне надо узнать, не встречался ли с ней в последнее время кто-нибудь из родных.

— Для чего?

— Нам нужно выяснить, с кем конкретно встречалась Сельва Гранадос. Вполне вероятно, что ее убили, чтобы она не смогла использовать имевшуюся у нее информацию.

— Вы не верите, что это было самоубийство?

— Если бы она прыгнула в шахту по собственной воле, она упала бы на ноги. А она упала головой. Пойдемте выпьем чего-нибудь покрепче, поговорим о преступлениях и забудем о горестях жизни.

Было уже поздно, и нам пришлось походить по району, — который мы оба не знали совсем, — чтобы найти открытое кафе.

— Во вторник я приду на кафедру. Я хочу, чтобы вы задержались после работы и помогли мне в одном небольшом расследовании. Это работа для тех, кто хочет остаться честным.

Я ничуть не встревожился; я решил, что скорее всего речь идет о каких-то бумагах, которые он хотел изучить.

— Возьмите с собой смену одежды: старые джинсы, рубашку, которая вам не нужна, и перчатки, чтобы не пачкать руки.

— Мы пойдем на пятый этаж?

— Туда тоже, но меня больше интересует шахта лифта.

Я запротестовал, выразившись в том смысле, что это — работа для детектива, а не для скромного служащего кафедры аргентинской литературы, который пока еще даже не получил официального назначения на должность.

— Речь идет о спасении жизней, о раскрытии двух убийств, о вечной битве добра со злом, а вы мне говорите, что не получили официального назначения. Погибла ваша приятельница, а вам это до лампочки.

— Какая она мне приятельница?! Так, просто знакомая. Впрочем, мне все равно.

— Тогда решено. Во вторник нас ждут приключения.

Трехо заказал еще один джин, и я — тоже, потому что ночь была холодной и потому что всякий раз, когда я представлял себе шахту лифта с трупом, лежавшим на крыше, меня пробирал озноб. Трехо поискал в карманах и достал фотокопию какого-то документа.

— Судья хочет закрыть дело под предлогом, что это самоубийство. Но в этом письме, кажется, есть указание на виновного. Вы узнаете почерк?

— Да, это почерк Гранадос.

— Завтра я получу заключение эксперта. В подобных случаях предсмертная записка становится решающим документом.

Я прочел, что там было написано. Трехо, кажется, удивился моей горькой усмешке.

— Это не предсмертная записка. Это стихотворение. Вы когда-нибудь слышали о декадансе?

Последнее стихотворение Сельвы Гранадос не особенно отличалось от всех других опусов, с которыми я уже ознакомился, прочитав томик «Утонувшей в клепсидре»:

Я объяснил Трехо, что эта «предсмертная записка» была всего лишь последним образчиком поэтического авангардизма — жанра, который давно уже неинтересен, поскольку Гранадос была, пожалуй, его единственным представителем. Я процитировал еще несколько стихотворений Гранадос.

Трехо заметил:

— Было бы слишком неправдоподобно, если бы у Гранадос в момент совершения преступления совершенно случайно оказалось с собой именно это стихотворение. Таких совпадений просто не бывает. Убийца должен был выбрать это стихотворение специально.

— Гранадос всегда носила с собой свои стихи. Она говорила, что вдохновение может прийти внезапно и что она часто вносила поправки в готовые стихотворения.

Трехо на пару секунд задумался, разглядывая свою пустую рюмку. Он сделал знак официанту, чтобы тот принес еще две. Свой джин он выпил в полном молчании. У стойки бара какой-то мужчина громко перечислял имена, может быть, составлял воображаемую футбольную команду или воскрешал в памяти другую, уже отыгравшую свои матчи. Без каких-либо комментариев он перечислял имена, и ничего больше. У меня уже слипались глаза.

— В последние дни в здании было пусто, — сказал Трехо шепотом. Была у него такая привычка: все свои предположения он высказывал только шепотом. — Убийца, пожалуй, назначил профессору встречу, уж не знаю, чем он ее завлек, но она пришла, и у нее с собой что-то было, и он отобрал у нее это «что-то» и столкнул ее в шахту лифта. Зная об эстетических вкусах своей жертвы, он выбрал среди ее стихотворений такое, которое могло бы сойти за предсмертную записку, а остальные, допустим, уничтожил. В ближайшие дни мы проверим двух подозреваемых: Конде и Новарио. Если бы вам предложили заключить пари, на кого бы вы поставили?