Поездка в компании с Трехо заставила меня позабыть о нашей конечной цели. Трехо по-детски удивлялся самым банальным аспектам нашего путешествия: униформе охранников, продавцам-лоточникам, инструкциям, приклеенным к стенам вагонов.

— Я уже несколько лет не выезжал из города, — объяснил он. — Ненавижу путешествовать. Поэтому я и расстался с женой. Она не могла понять, почему мы никогда не путешествуем. А я говорил: езжай на пляж, в горы, куда хочешь. Однажды она уехала и не вернулась. Время от времени она присылает мне открытки из разных далеких мест.

Мысленно я согласился с его супругой в том, что жизнь без отпуска — это ужасно, но я не мог признать, что его бывшая жена права во всем остальном, это было бы непростительное предательство.

— Женщины обожают гостиницы, — высказал я свое мнение. — Их не интересуют ни море, ни горы, ни Эйфелева башня. Истинные причины, почему их тянет путешествовать, — это кусочки мыла в гостиничной упаковке, всегда застеленные кровати, полотенца, всегда висящие на своем месте, и крошечные флакончики с шампунем. И кошмарная еда в самолетах, и почтовые открытки, которые они рассылают десятками. Вот почему они путешествуют.

Мне хотелось как-то отблагодарить Трехо за доверие, и я решил поделиться с ним некоторыми из секретов, которые я раскрыл в ходе собственного «расследования». Но потом я подумал, что это будет невежливо: хвастаться своими достижениями, — тем самым я как бы указывал Трехо на его ошибки и упущения. Детектив, впрочем, не обращал на меня внимания, потому что открыл для себя продавцов-разносчиков. «Это же целый мир, целый мир продавцов в поездах», — повторял он через каждые пять минут. Едва один продавец уходил, сразу же появлялся другой. Они переходили из вагона в вагон в такой продуманной последовательности, что все это напоминало спектакль, направляемый умелой рукой. Трехо не пропустил ни одного коробейника, не изучив его товары. Он купил складные щипчики, влагостойкий карманный фонарик и набор инструментов. Уже на подъезде к нужной нам станции он приобрел какую-то сложную тренажерную систему, состоящую из пружинок и роликов.

Дом «Спиноза» выглядел таким же заброшенным и пустынным, как и в прошлый раз. За исключением трех пациентов, которые нас поприветствовали из окна, не наблюдалось вообще никаких признаков жизни. Мы прошли прямо в корпус Лондон, в комнату, заставленную пишущими машинками. Многие были сломанными — с волочащимися по полу или привязанными к ножкам стульев лентами. Какой-то мужчина что-то писал на одной из машинок, стуча по клавишам со скоростью машинистки. Я спросил его, нет ли тут кого-нибудь из медсестер.

Мужчина не посмотрел на меня. Седые волосы падали ему на лицо. Он поднял руку и сделал пальцем отрицательный жест. Я подошел, чтобы посмотреть, что он пишет.

«Два человека смотрят на меня. Они спросили о медсестре. Я ответил, что ее нет, что все медсестры ушли. Что мы захватили здание. Теперь один из них подошел и читает, что я написал. Вот они удаляются по коридору. Подходят к зеленой двери, стучатся…»

Трехо тоже захотел прочитать, что там написано, но я потащил его за собой. Мы прошли по коридору и увидели зеленую дверь. Мы постучали, и нам открыла миловидная медсестра с восточными чертами лица.

— Мы преподаватели университета. Доктор Конде направил нас сюда, чтобы мы осмотрели его пациента… Как его зовут? — Трехо посмотрел на меня, предоставив мне сомнительную честь выкручиваться самому.

— Доктор Конде представил его в своем отчете под вымышленным именем, чтобы сохранить анонимность, — сказал я с важным видом.

— Но доктор не приезжает по средам. Вы уверены, что вам назначено на сегодня?

Мы ответили чуть ли не хором:

— Мы абсолютно уверены.

— Если он вам обещал, он приедет. Вы можете подождать в зале.

Она провела нас в комнату с деревянными скамейками вдоль стен. Приклеенные к стенам листочки были исписаны пациентами:

Тогда я вернулся к странице 2. Я последовал за героем. Менялись только предметы, основные этапы пути были теми же самыми. В конце, как и в традиционных версиях, главный герой оказывается в доме, где его встречает дочь генерала. У нашего героя был выбор: он мог влюбиться в женщину, или убить ее, или расспросить об этом символическом действе, в котором он участвовал, не понимая, что происходит. В любом случае финал был один: он выбирает балку и осуществляет последнюю замену…

Минут через пятнадцать мы опять постучали в зеленую дверь и поинтересовались, не приехал ли Конде. Потом через двадцать минут. Потом — через полчаса. Когда Трехо сказал:

— Уже поздно, мы больше не можем ждать. — Медсестра с облегчением улыбнулась, но университетский детектив добавил: — Один взгляд на пациента, и мы уезжаем.

Медсестра пару секунд раздумывала и в конце концов отвела нас к лестнице на второй этаж.

— Я поищу доктора Бернабе, — сказала она. Мы остались ждать в холле, рядом с лестницей: сквозь грязные окна были видны стены других корпусов, покрытые непонятными надписями. Мне бы хотелось расшифровать каждое слово, каждое написанное там имя, а также найти среди них участников истории, которую некий Брокка навязывал своим читателям.

Минут через пятнадцать появилась высокая, крепкая женщина с квадратной челюстью. Это две разные вещи: сочинить байку для медсестры и для непоколебимого психиатра. Трехо, поднаторевший во лжи явно побольше меня, объяснил ей, зачем мы сюда приехали. Казалось, женщина вся расцвела оттого, что мы заинтересовались ее пациентом. Было заметно, что она гордилась то ли ходом его лечения, то ли ходом его болезни.

— Доктора Конде не было целую неделю. Он всегда заходит поздороваться с нами. Мы очень ценим его внимание к нашему заведению.

— Мы приехали, чтобы прояснить одну вещь. Мы хотим, чтобы доктор продолжал давать консультации в Доме «Спиноза», но теперь — в качестве оплачиваемого научного сотрудника.

— Мне кажется, это правильно и справедливо. С этим больным нужно такое терпение. Доктор Конде приезжает каждую неделю и привозит для работы килограммы бумаг.

— Он помогает ему писать?

— Нет, в этом нет необходимости. Вы же знаете, что люди с этим заболеванием…

Она открыла дверь в маленькую и освещенную комнату. Обстановка была самая скромная: металлическая кровать и стол. (Вернее, горы бумаг, под которыми угадывались стол и металлическая кровать.) Листы бумаги почти полностью покрыли и сидевшего на полу мужчину, который продолжал писать, не обращая на нас внимания. Свет, проникавший сквозь забранное решеткой окно, придавал комнате сверхъестественную белизну. Стены были исписаны, двери были исписаны и даже рубашка мужчины была исписана. Сами по себе слова не несли никакого смысла; они лишь прерывали эту абсолютную белизну.

Человек наконец поднял голову и посмотрел в нашу сторону. У него были огромные серые глаза, узкое лицо, бритая наголо голова. Белки его глаз были испещрены красными прожилками, напоминавшими буквы греческого алфавита.

— Очень молод, — с разочарованием прошептал Трехо. — Это не может быть Брокка.

Карман его поношенной рубашки был забит карандашами и ручками. Он писал крупными буквами, часто меняя орудия труда. Всякий раз он тщательно выбирал цвет, как если бы отдельные слова были связаны с определенными цветами.

— Симптомы? — спросил я.

— Он не может остановиться. Не может не писать, — сказала доктор Бернабе. — Он работает с утра до ночи. Иногда даже во сне его руки ищут бумагу и карандаш и выводят непостижимые знаки. Утром он переписывает это на чистовик.