— Эта лужа вековая, давнишняя, — заговорил Василько. — А живет в ней большая лягушка, глаза золотые, на голове венчик. Как взойдет луна, выскочит она из глубокой лужи, позовет своих малых детушек-головастиков: «Ква-ква-ква, мои головастики, выходите под луной погулять». Они выйдут за ней, кисейными хвостами по траве зашуршат…

— Почем ты знаешь? — спросил Куземка.

— У лягушки нет хвоста, — сказал Милонег.

— А у головастиков есть, — ответил Василько и замолчал.

Наконец деревья начали редеть. Прозрачными полотенцами потянулись меж ветвей полосы дыма. Всюду кругом виднелись пни, совсем свежие и влажные или потемневшие от прошлогодних дождей. Земля была усеяна щепками. Лошадь остановилась перед грудой поваленных деревьев.

— Приехали, — сказал кузнец и соскочил с воза. Посреди вырубленной в лесу поляны дымился высокий земляной холм, а вокруг холма ходили две женщины и то ворошили его палками, то присыпали землей с другой стороны. Когда они выпрямились, мальчики увидели, что лица и одежда у них темные, и медные кольца, свисавшие с висков, не блестят, а тускло светятся.

— Это Демьяновы снохи, — шепнул Куземка. — Уголь жгут.

Женщины, не поклонившись, смотрели на кузнеца, а откуда-то из-под земли высыпали ребятишки. Сами черные, волосы пегие, кто поменьше — вовсе голые, кто постарше — в дерюжных рубахах. Они окружили мальчиков. Черная ручонка осторожно тронула Куземку за рукав и отдернулась. На белом холсте осталось черное пятно.

— А Демьян где? — спросил кузнец. Женщины молчали. Потом одна медленно ответила:

— На болоте. Все там. — И рукой через плечо указала путь.

— Я лошадь с возом здесь оставлю, — сказал кузнец и кивнул своим парнишкам: — Идем!

Они пошли мимо дымящегося холма, мимо низкой круглой печи, грубо сложенной из дикого камня, а сверху открытой, мимо двух землянок, глубоко в землю ушедших, и узкой тропой свернули в лес.

Потянуло сыростью, запахло прелым листом, гнилой корой. Сочный мох колебался под ногами. Деревья становились все ниже, трава все выше, и кузнец с ребятами вышел к небольшому озеру.

По озеру медленно двигался плот, и на нем один мужик щупал шестом дно, а другой черпаком с длинной рукоятью зачерпывал беловатую землицу и, шмякнув ее на плот, вновь опускал черпак в воду.

На берегу озера парень, опустив под углом к воде лоток, промывал добытую из озера землю. Чуть подальше разложены были костры. В их желтом при свете дня пламени других двое парней обжигали ту же белесую землю и лопатами выгребали ее из огня, буро-красную и спекшуюся комками.

— Эй! — крикнул кузнец.

И плот, подталкиваемый шестом, пристал к берегу. Худой и черный мужик, положив черпак, долго смотрел на кузнеца и наконец спросил:

— Из Райков кузнец, что ли? Ярема?

— С весны у вас не был, — ответил кузнец. — Здравствуй, Демьянушка!

— За железом, что ли? — спросил снова Демьян и тут же сам ответил: — А железа у меня нет.

— У Демьяна-кричника железа нет! — воскликнул кузнец. — У кого же есть, если у тебя нету? Быть того не может!

— Есть у меня железо, как ему не быть. На железе живем, железом живы. Да, вишь, оно не сваренное, а готового нету.

— А скоро ль сварится?

— Да еще не начинали.

— Когда же начинать будете?

— Да хоть сейчас. Много ли тебе надобно?

— Много. Цельную печь.

— А коли так, пошли!

И все пошли обратно на поляну. Черные ребятишки тотчас натаскали дров. Демьян сверху заложил поленья в печь, крикнул: «Хватит!» — и разжег в печи костер.

Кузнец с его ребятами сели на бревно и смотреть стали, как горит невидимый в печи костер, а сверху валит дым и летят искры. Наконец Васильку это надоело.

— Долго ли так гореть будет?

— Пока не прогорит, — ответил кузнец. — Долго.

— А коли так, — сказал Василько, — айда в лес. Чего здесь сидеть!

— Идите, — сказал кузнец. — Да глядите, как бы в трясину не угодить. Засосет, затянет — и вытащить вас некому будет. А дальше лес и вовсе нехоженый. Как бы не заблудиться.

Мальчики ушли, а кузнец остался сидеть на бревне. Он смотрел, как вернулись с озера Демьяновы сыновья, как поставили с двух сторон печи деревянные развилки, положили на них мехи и сквозь щели внизу домницы стали нагнетать воздух. Костер прогорел — Демьян засыпал в печь уголь, сверху завалил бурой рудой, а поверх руды опять углем. Из домницы повалил желтый дым, снопами летели искры. Непрерывно Демьяновы сыновья накачивали воздух. Лица у них побагровели, они тяжко дышали. Потом их сменили двое других.

Кузнец сидел на бревне, подперев руками голову, и смотрел на домницу. Там внутри руда становилась мягкой и вязкой, кашей сползала по углям, железными крицами собиралась на дне домницы.

— Готово! — крикнул Демьян.

И парни, прекратив дутье, шатаясь, отошли от домницы.

Демьян взял лом и ударил в стену печи.

Высоко над поляной светло-зеленое небо быстро темнело, и все отчетливей выступал на нем серебряный щит полного месяца. Кузнец встал, потянулся, подошел к печи.

— Готово? — спросил он.

Демьян, разломав печь, доставал со дна ноздреватые крицы, ломом сбивал с них приставший шлак и уголь.

— К утру простынут, — устало сказал Демьян. — Уж вовсе стемнело, спать пора.

Кузнец оглянулся. Ни Куземки, ни Василька, ни Милонега нигде не было видно.

Вековые деревья расступились, образуя полянку, залитую лунным светом. Посреди поляны мальчики увидели странную избушку. Избушка стояла на высоких комлевых чурбанах, будто на курьих лапах, так что добираться к двери надо было по четырем покосившимся ступенькам. Дверь была приоткрыта, и из нее-то лился свет, который мальчики издали увидели. Они поднялись по ступенькам и заглянули внутрь. Там никого не было. Тогда они вошли.

Усталым, измученным и продрогшим, им показалось, что никогда они не видали горницы уютней. Жаркий огонь горел в очаге. В котле закипала вода. Посреди горницы на столе стояла чистая липовая чашка с медом, другая — с поздней малиной, третья — с лесными яблоками. Прислоненные к трем ломтям хлеба, лежали три ложки. К столу были придвинуты три чурбана — повыше, пониже и совсем небольшой. В углу, куда свет едва достигал, на полу лежали три медвежьи шкуры. В горнице пахло медом, яблоками и сухими травами, висевшими под потолком.

— Смотри, ребята, — воскликнул Василько, — всего по три, будто для нас приготовлено!

— Намаялся я, — сказал Куземка и сел на чурбан. — В жизни так не уставал. По корням спотыкаешься, об ветки обдираешься. Куда идешь, неведомо. Сил моих нет…

— Милонег хвастался, что по звездам умеет дорогу найти, — сказал Василько, — а вот заблудились же. Не нашли дороги. Весь день блуждали.

— Я не хвастался, — сказал Милонег. — Звезды ночью в степи. Днем в лесу нет звезд, не видно.

— Ишь чего захотел — днем звезд! — сказал Василько. — А я проголодался.

— Чужое, — сказал Милонег.

— Чье чужое? — ответил Василько. — Никого же нет, всего по трое, и нас трое.

А от меда истекал такой соблазнительный запах, что мальчики не выдержали и понемножку зачерпнули ложками из чашки. Потом бережно отщипнули по кусочку хлеба — заесть мед. Потом опять зачерпнули меду и снова заели хлебом.

Тут им захотелось спать. Они забрались в самый угол, зарылись в толстый теплый мех и сразу заснули.

Долго ли, коротко ли они спали, а Милонег вдруг проснулся оттого, что кто-то вошел. То ли ступени стукнули, то ли половица скрипнула, но Милонег открыл глаза и увидел маленького старика, обросшего большой белой бородой. Старик стоял у стола, держал обеими руками ведерко и медлительно разговаривал сам с собою:

— Кто же это весь мед схлебал? Кто ж это весь хлеб сжевал?

— Мы, дедушка, — сказал Милонег поднимаясь. При первом звуке его голоса старик уронил ведро.