– Вот этим ключом он открывал замок… Эх, поймать бы его за руку на горячем, живым бы отсюда не ушел.

До шульца Шепы доходили слухи, что вор, по всему видать, местный и прячется здесь, в Садаеве. Хозяева – и те, что пострадали от него, и те, что еще не пострадали, – бросились настойчиво искать грабителя.

Танхум, наслушавшись с детства сказок, любил лазить по глубоким оврагам, заглядывать в пещеры в надежде найти там что-нибудь сказочно-таинственное. Сейчас он решил взяться за поиски конокрада. Долго не мог он напасть ни на какой след, но однажды ненароком заглянул в разрушенный погреб и увидел притаившегося там незнакомца. Не успел тот опомниться, как Танхум коршуном свалился прямо ему на голову, ухватился за его шапку и сразу же нащупал в ней какой-то сверток. Танхум попытался стащить с него шапку, но тот уцепился за нее изо всех сил одной рукой, а другой вытащил из-за голенища нож. Тогда Танхум сильным ударом вышиб нож из его руки и принялся изо всех сил колотить незнакомца по голове. Человек упал. Танхум сорвал шапку с его головы. Тогда тот истошно закричал:

– Отдай мою шапку! Ай-яй-яй! Отдай шапку!

Танхум сбросил пиджак, заткнул им противнику рот и во всю глотку заорал:

– Люди! Я вора поймал! На помощь!

Неподалеку от разрушенного погреба как раз проходил Рахмиэл.

Вора поймал! Беги, зови людей на помощь! – закричал запыхавшийся Танхум при виде брата, прижав коленом грудь вора и крепко держа его за руки.

Рахмиэл выбежал на улицу и, едва переводя дух, завопил:

– Танхум поймал вора! Вон там, в погребе!

Стар и млад бросились к погребу с вилами и палками в руках. Со всех сторон сбегались люди. Избитого, окровавленного конокрада вытащили из погреба.

– Где моя лошадь, хвороба тебе в бок?! – подскочил к нему какой-то здоровенный мужик и изо всех сил ударил его по голове.

– Ой-ой-ой! В шапке! Ай-ай-ай! Шапка! Палочные удары сыпались на вора со всех сторон.

– Где мой гнедой? – кричал босой колонист. – Где он, скажи, где, разрази тебя молния!

– Ой-ой-ой, в шапке!

– А наш буланый где? – визжала низенькая, полная, как бочка, женщина.

– Ой-ой-ой, в шапке!

Чем громче кричал вор о шапке, тем яростнее избивал его Танхум.

– Получай! Запомнишь, как коней воровать! На всю жизнь запомнишь! Бей его, не жалей! – кричали со всех сторон.

Когда вора приволокли в приказ, он уже не держался на ногах, но продолжал кричать и требовать шапку.

А на другой день вор бесследно исчез. Никто не знал, что с ним случилось: отдал ли он богу душу или сбежал.

Танхум после этого несколько дней не находил себе места, шмыгал по Садаеву. Затем он ушел из дому, нанялся в батраки к хозяину на дальний хутор. Так никто и не узнал, что он присвоил себе шапку, в которой лежали воровские деньги.

Поздним вечером Рахмиэл вышел со двора Юделя Пейтраха и, оглядываясь по сторонам, остановился у ворот, поджидая Фрейду. На току, около клуни, время от времени шуршали колосья. Рахмиэлу казалось, что он слышит там чьи-то шаги. Он всматривался то в скирду соломы, то в кучу обмолоченного, но непровеянного хлеба, пытаясь определить, не шатается ли по току чья-нибудь приблудная скотина.

Мягкий теплый вечер спустился на Садаево. На краю темнеющего неба медленно гасли последние пурпурные пятна заходящего солнца. Легкий степной ветерок доносил запах перезревшей пшеницы и спелых плодов. Рахмиэл собрался было зайти в хозяйский двор и посмотреть, кто это там копошится на току, как вдруг перед его глазами мелькнула легкая тень. Сердце юноши трепетно забилось: из соседнего двора вышла Фрейда. Она тихо подошла к Рахмиэлу. Застенчивая улыбка озаряла ее бледное, худое лицо.

– Ты что тут делаешь?

В голубых глазах Рахмиэла загорелся огонек. Он хотел сказать, что остановился здесь, чтобы с ней повидаться, но слова вдруг застряли в горле.

– Хозяин велел мне остаться на ночь ток охранять, – сказал он тихо, – наверно, и сам он выйдет.

– Почему?

– Он захочет проверить, стерегу ли я ток… Зайдем во двор, посидим, поговорим.

Рахмиэл робко взял Фрейду за руку. Кровь прилила у него к вискам и живительной струей разлилась по всему телу. Мысли, волновавшие его целый день, словно перепутались. Днем он совсем было решил поговорить с Фрейдой о свадьбе, а теперь его одолевали сомнения: быть может, раньше поговорить с отцом, а потом уже с ней?

Услышав голоса во дворе, Юдель Пейтрах, босой, без шапки, выскочил из дому. Обошел весь двор, осмотрел обмолоченный хлеб, скирду и громко позвал:

– Рахмиэл, а Рахмиэл? Где ты запропастился? Рахмиэл мигнул Фрейде, чтобы она не шевелилась, притаилась и ждала его, а сам, крадучись, обогнул клуню и подошел к хозяину,

Куда ты запропастился, черт побери? – кипятился Юдель. Как же можно на тебя положиться, лоботряс паршивый!

Злобный голос Юделя гулким эхом разнесся по окутанной вечерним сумраком степи. Собаки, устроившиеся на ночь на свежеобмолоченных скирдах соломы, проснулись, подняли морды вверх, лениво полаяли и снова задремали, зажав головы между лапами.

Фрейда зашла в соседний двор, села на завалинку и стала поджидать Рахмиэла. Наругавшись, хозяин вернулся и дом. Рахмиэл посидел минут десять на куче обмолоченного хлеба, потом на цыпочках подошел к окну и прислушался, спит ли уже Юдель.

Фрейда вскочила с завалинки и побежала навстречу Рахмиэлу.

– Дрыхнет уже, – шепнул он на ухо девушке. – Пошли посидим на току, возле хлеба.

– Не пойду! – притворно капризным тоном отозвалась она. – Завтра вставать чуть свет.

Рахмиэл потянул ее за руку:

– Ну, идем же, идем! Посидим, поговорим…

По противоположной стороне улицы кто-то торопливо шел. По походке Рахмиэл узнал Танхума. Брат спешил покинуть Садаево поскорее, чтобы никому не мозолить глаза.

– Ты что, хозяйский ток стережешь? – бросил он Рахмиэлу небрежно, избегая смотреть брату в глаза, и, не дожидаясь ответа, двинулся дальше. Рахмиэл недоуменно посмотрел ему вслед, пожал плечами, затем принес охапку свежей соломы, свалил ее возле кучи намолоченного зерна, и они с Фрейдой уселись.

К полуночи удушливый зной развеялся, и степь дышала прохладой. Колосья на току шуршали под легким степным ветерком. Рахмиэл и Фрейда настороженно прислушивались к этому шороху, и снова в нем чудились им чьи-то шаги.

Танхум решил уйти батрачить, чтобы люди думали, что вещички, которые он намеревался приобрести перед тем, как отправляться свататься, куплены на заработанные деньги. Следом за ним пустился по свету второй брат, Заве-Лейб, мечтавший поднакопить деньжат и обзавестись хоть каким-нибудь хозяйством.

Неожиданное исчезновение Танхума и уход из дому Заве-Лейба вконец расстроили их отца.

– Разлетаются по свету сыны мои, – сокрушенно бормотал он, – для того ли я их растил и кормил, чтобы они разбрелись кто куда?

Первое время он часто видел сыновей во сне. Будто они все вместе косят хлеб в степи. Нива колышется, шумит спелым колосом. Хлеба выросли высокие, в человеческий рост. Берет Бер Донда косу, натачивает ее и начинает косить. Разгоряченный, обливаясь потом, шагает он, размахивая косой, и поторапливает сыновей, которые с граблями идут за ним следом.

– Быстрее, проворнее, сыны мои! А то, неровен час, нагрянет гроза. Живее, ребята! Смотрите, только убирайте чисто, не оставляйте колосьев на поле…

Старик просыпался, и снова в долгом ночном одиночестве начинала его грызть тоска. Вспоминались все мельчайшие подробности: как росли дети, даже как они появлялись на свет. Первым был Рахмиэл. Через год визгливо и сердито дал о себе знать Заве-Лейб, а еще через несколько лет, спокойный, вышел из чрева матери Танхум.

– Мальчик! Поздравляю с сыном! – каждый раз спешила обрадовать отца повивальная бабка Риша. – Дай бог, чтобы вырос он у тебя здоровым и сильным. Да поможет всевышний, и он будет тебе хорошим помощником в хозяйстве.