«Подожду здесь. Авось кто-нибудь подойдет», – решил старик.

Просидев во дворе часа полтора, он решил вернуться домой, но вдруг увидел двух бородатых мужиков. Они стояли возле ревкома и, видно, кого-то ждали.

– Вы откуда? – завязал с ними разговор Бер.

– Да мы недалеко, оттуда, – неопределенно махнул рукой невысокий, в лаптях мужичок с сильно заросшим круглым лицом.

Мужики хотели уже уйти, но старик задержал их. Спросил:

– Что вам нужно и кто нужен?

– Вестимо кто – человек, – ответил второй, долговязый, с седой бородкой клином.

В это время откуда-то из глубины двора показался Давид. Еще издали увидел мужиков и поспешно двинулся к ним навстречу. О чем-то вполголоса переговариваясь с ними, он повел их в ревком. Бер смекнул, что это, должно быть, те самые разведчики, о которых говорил ему Давид. Очевидно, они вернулись из Бурлацка.

Давид недолго задержался с разведчиками в ревкоме. Вскоре он вышел на улицу, поискал кого-то глазами и, увидев старого Бера, спросил:

– Не встречались ли вам случайно Рахмиэл или Гдалья?

– Гдалью я недавно видел. Он и Михель пробегали мимо ревкома.

– Вы не могли бы их поискать? Они мне очень нужны. Если увидите Боруха, пришлите и его сюда.

– Ладно, – кивнул Бер.

Давид вернулся в ревком, а Бер отправился выполнять поручение. На другом конце улицы он увидел группу вооруженных людей. Они направлялись к ревкому. Бер поспешил назад, надеясь встретить Рахмиэла или кого-нибудь из тех, кого Давид поручил ему разыскать.

Он догнал бойцов уже в коридоре ревкома. Никто из пришедших не был ему знаком. Одеты они были по-разному: кто в крестьянскую свитку, кто в овчинный кожух.

Не успел Бер оглянуться, как подошли Рахмиэл, Заве-Лейб, Гдалья, Михель, Борух и с ними еще несколько человек.

В дверях комнаты показался Давид.

– Вот и хорошо, все, значит, собрались, – сказал он. Давид оставил дверь открытой. Часть бойцов вошла в комнату, другие, чтобы не тесниться, остались в коридоре.

– Товарищи, – обратился к пришедшим Давид, – нам нужно отбить хлеб, захваченный кулацкой бандой у плотины. По словам разведчиков, бандиты-кулаки уже третий день пьянствуют. До Бурлацка доберемся на подводах, а там разобьемся на три группы. Нанесем удар сразу с трех сторон.

Давид дал винтовки разведчикам. Бер с завистью смотрел на них, как ребенок, которого обошли подарком. Наконец не выдержал, повернулся к Давиду:

– А я, видно, не заслужил еще, чтобы мне ружье дали! Уж не думаешь ли ты, что я не умею с ним обращаться?

– Вы, реб Бер, хотите вернуть разбойникам долг? – спросил Давид, улыбаясь.

– Хоть бы сдачи дать им, – в тон ему ответил старик.

– Ну, хорошо, поедете с нами, – подумав немного, согласился Давид.

Пришли подводы, и отряд комбедовцев двинулся в путь.

Вечер был сырой и темный. Бойцы примолкли, тишину нарушали только стук колес по ухабам да мерный топот копыт. Сквозь густые темные тучи, заволакивавшие небо, лишь кое-где проливался слабый свет звезды и сразу же гас под гонимой ветром косматой пеленой. И только ясная луна нашла большое окно в уныло нахмуренных небесах и некоторое время озаряла путникам дорогу.

Приближался рассвет, когда подводы подъехали наконец к Бурлацку. У околицы остановились. Давид, как и наметил ранее, разбил бойцов на три группы. Первую повел Бер. В нее вошли Заве-Лейб, Гдалья и несколько человек с хутора Михеево. Разведчики, побывавшие уже в Бурлацке, повели остальные две группы.

Группа, которую вел Бер, первой подошла к дому Евтихия. Собаки в соседних дворах почуяли чужих и залились злобным лаем. Лай нарастал с каждой минутой, и из Евтихиева двора послышался громкий окрик дозорного:

– Кто идет?

Не слыша ответа, дозорный еще раз угрожающе крикнул:

– Кто идет? Стрелять буду!

Бойцы первой группы залегли под высоким забором, которым был обнесен богатый двор Евтихия, и стали ждать остальных бойцов. Вскоре подошли и две другие группы, окружили двор. После нового окрика «Кто идет?» со двора раздался одиночный выстрел. В ответ ему грянул дружный залп.

В доме послышались испуганные голоса.

– В ружье! – кричал Бужейко, выбегая во двор.

Кольцо вокруг бандитов все сжималось. Давид, Рахмиэл и несколько комбедовцев с хутора Михеево ворвались во двор. Их стремительный удар был настолько неожиданным, что бандиты растерялись и в панике стали разбегаться.

Атаман, собрав наиболее преданных ему людей, организовал в доме Евтихия круговую оборону.

Давид приказал Гдалье, Беру, Михелю и Заве-Лейбу обыскать двор и обезоружить притаившихся по углам бандитов.

Бандиты, засевшие в доме, так сильно обстреливали двор, что проникнуть в клуню, где, как предполагали комбедовцы, находится хлебный склад, было невозможно. Тогда Давид решил опять штурмовать дом.

Михель и Сендер Зюзин с группой хуторян после упорной стычки ворвались в дом с черного хода. Бандиты дрогнули и начали сдаваться.

Гдалья со своей группой обыскал клуню и обнаружил там спрятавшегося в полове Танхума. С тех пор как в клуне свалили мешки с зерном, отбитым у продотряда, Танхум неотлучно сидел тут, охранял их, надеясь, что атаман смилуется и вернет ему реквизированный хлеб.

Дрожа от страха, Танхум бормотал:

– Чего вы от меня хотите? Отпустите меня…

– Ведите его к пленным бандитам, – приказал Давид.

– Почему меня к ним? Что я такого сделал? Только хотел получить свое… – И вдруг Танхум как бы споткнулся: он увидел отца, Рахмиэла и других комбедовцев, выносивших из клуни мешки с зерном и грузивших их на подводу.

Танхум хотел подбежать к отцу и Рахмиэлу, но Гдалья, наставив на него ружье, крикнул:

– Куда? Ни с места! Пойдешь к своим братьям-разбойникам!

– Я пришел к ним только…

– Там уж разберутся, куда и зачем ты пришел, – сурово сказал Гдалья. – Поймали тебя с бандитами, вместе с ними будешь и отвечать.

Когда пленные, окруженные конвоем, тронулись, мимо них проехал на подводе, груженной мешками с зерном, Бер Донда. Танхум снова хотел броситься к нему, но конвой задержал его.

– Отец! Отец! – жалобно крикнул он.

Но Бер не обернулся и не откликнулся. Подвода тихо катилась вперед, и Танхум уныло следил за ней, пока она не скрылась в предрассветном мраке.

Нехама была охвачена сильной тревогой, не находила себе места: пропал Танхум. Три дня прошло с тех пор, как он умчался в Бурлацк верхом на каурой кобылке и как сквозь землю провалился.

Нехама думала: если бандитам удалось отбить у продармейцев подводы с хлебом, то Танхум наверняка повел их к ее отцу в Латнс, но и тогда он не мог задержаться так долго, давно был бы дома. Мучительная боль сжимала ее сердце: нет, с ним что-то стряслось! Но что? Куда ей кинуться?

Она подбегала к воротам, всматривалась в степную даль. Порой из затуманенной дали выплывала подвода, другая. Теплилась надежда: может, он?

Подводы проезжали мимо или сворачивали в другую сторону, а она все стояла, опечаленная, застывшая, с болью в сердце, думала: «Куда же он все-таки запропастился?»

Одна мысль страшнее другой терзали ее сердце, не давая ни минуты покоя. И вот на четвертый день, не сомкнув за всю ночь глаз, Нехама наскоро подоила коров и отправилась к свекру. Ведь он, как ей говорили, возил в район спрятанный у него хлеб. Должен же он что-нибудь знать о Танхуме.

Нелегко было Нехаме переступить порог этого дома. Давно уже были порваны родственные узы между отцом и младшим сыном. И все же она решилась: быть может, в такое трудное время и отойдет сердце старика. Ведь как-никак он Танхуму отец, а братья всегда братья. К кому же ей обратиться, если не к ним… Неслышно вошла Нехама в дом свекра. Фрейда готовила на кухне завтрак, а Бер, облаченный в старый талес, с филактериями12 на левой руке и голове, истово молился, покачиваясь взад и вперед у обращенного к востоку оконца. Свекор с золовкой как бы не замечали вошедшую Нехаму. А у той от гнетущей душевной боли почернело лицо, тоской затуманились глаза. Казалось, она вот-вот разрыдается.