– Что, я не имею права ступить на свою собственную землю?

Танхум подошел к отцу, начал оправдываться:

– Я думал, что чужой крутится тут… Не узнал…

Синие жилы вздулись на морщинистой шее старика, он поднял руку и бросился на сына. Таихум растерялся. Отскочив в сторону, он с виноватым видом сказал:

– Я же не узнал тебя… Неужели я бы на тебя так…

Он прошелся по ниве, посмотрел, нет ли где проплешин. Увидев стаю ворон, круживших над пшеницей, с криком бросился их прогонять, махал руками, хлопал в ладоши, но они кружили и кружили над полем, не хотели улетать.

– Понравилось вам тут, хвороба на вас! – ругался он, заметив, что тут и там всходов нет. Значит, они выклевали зерно.

«Кругом посевы всходят дружно, только у меня… – подумал он. – Все беды на мою голову. Не иначе, как проклинают…»

Танхум хотел поговорить с отцом, но его уже не было. Стало досадно. Была возможность помириться, а он упустил ее. Пошел было к двуколке, чтобы догнать отца, но вороны все кружились и кружились над пшеницей, не давали покоя. Танхум опять начал кричать, бросать камни, пугать их. Наконец сел на двуколку и что есть силы погнался за отцом.

Прошла еще неделя, а Давид все не появлялся.

«Кто-то, наверно, утку пустил», – решила Фрейда и, если у нее спрашивали, когда приедет брат, удивлялась:

– Откуда вы взяли, что он должен приехать?

– Так говорят, – был ответ.

– Кто говорит?

– Все говорят.

– Откуда им это известно? – допытывалась Фрейда.

– Не знаю, но говорят… Говорят, что он уже где-то близко, – сказала как-то Гинда.

Эти слухи еще больше встревожили Фрейду. С тех пор как он уехал, она получила от него несколько коротеньких писем. Давид писал, что его призвали в армию. Затем дважды писал с фронта, что жив-здоров, и просил сообщить о домашних новостях.

Однажды рано утром, сидя у окна, она заметила подходившего к дому высокого плечистого человека в солдатской шинели. Чтобы сократить путь, он пробирался задворками и только теперь повернул к их двору. Сердце ее екнуло. Она бросилась навстречу солдату:

– Додя! – и повисла у брата на шее.

Давид обнял сестру. Сердце его сжалось, когда он увидел, как сильно она похудела.

– Ну, как живешь? Как здоровье? – спросил он. – Что слышно у Рахмиэла? Как поживает свекор?

Фрейда стояла перед ним растерянная, подавленная. Опомнившись, промолвила:

– Прежде всего зайдем в хату.

В комнате сидел малыш и испуганными пытливыми глазами смотрел на незнакомого дядю.

– Твой? – спросил Давид сестру. – Как тебя зовут, мальчик?

Фрейда подошла к ребенку, погладила его по головке, оправила на нем рубашечку.

– Скажи ему, сынок, как тебя зовут… Это твой дядя. Давид прижал к груди мальчика, поговорил с ним немного и отпустил.

– Чего молчишь, Фрейделе? Почему не рассказываешь, как тебе тут жилось? – настойчиво спросил Давид, не спуская глаз с сестры.

Давид знал – Фрейда всегда была веселой, общительной. А теперь почему-то замкнулась, молчит.

– Ну, рассказывай, дорогая, что с тобой? Я ведь вижу, что ты чем-то расстроена, – не отставал Давид, пристально вглядываясь в осунувшееся лицо сестры.

– Что тебе сказать… Намучилась я тут немало. Столько горя хлебнула, что представить себе трудно. Рахмиэл ушел на войну, а я стала работать у Танхума…

Фрейда умолкла, заколебалась – открыть ли перед братом душу или лучше затаить все в себе. Ведь он ей ничем не поможет. Часто, когда ей бывало особенно тяжело, она думала о брате. Появись он хоть на минуту, она излила бы перед ним душу, освободилась бы от гнетущей, горькой обиды, которая отравляет ей жизнь.

Она побледнела, глаза ее наполнились слезами, и вдруг все, что накопилось в ее душе, прорвалось, она гневно прошептала:

– Жизнь он мне разбил, этот кобель! Испоганил меня. Я не могу глядеть Рахмиэлу в глаза…

– Кто? Танхум? – побледнев, переспросил Давид. Кровь прилила к его вискам. Слова Фрейды словно ножом полоснули его по сердцу. Овладев собой, он с состраданием гладил ее волосы, утешал:

– Не плачь, Фрейделе, не плачь! Дорого заплатит этот негодяй за слезы, за страдания и обиды, которые он причинил тебе и другим людям… Не уйти ему теперь от нашей карающей руки! Со всеми такими, как он, мы рассчитаемся.

Фрейда с трудом удержала душившие ее слезы. Давид взволнованно ходил по хате из угла в угол.

– Где Рахмиэл? – спросил он. – И где свекор?

– Свекор ушел куда-то, а Рахмиэл… Он опять работает там… у него… Он ничего не знает о том, что я тебе рассказала, и свекор тоже не знает.

– Ну и лучше, что не знают.

– Я боюсь рассказывать им об этом… Как-то пыталась, но не смогла.

Несколько минут, Давид стоял с опущенной головой, потом твердо сказал:

– Не беспокойся, Танхум за все получит по заслугам. За все…

Весть о том, что землю будут делить по душам, вконец пришибла Танхума. Домой он пришел расстроенный и злой.

– Пропали мы! Пропали! – выпалил он и забегал из угла в угол, не находя себе места.

– Что случилось? – спросила испуганная Нехама.

– Что, что? Уму непостижимо, до чего додумались эти… Ну, из новой власти…

– Говори толком, что стряслось? – умоляла Нехама. – Чего бегаешь, как сумасшедший?…

– Сойдешь с ума. Подумай только, какое решение они вынесли… Не иначе, как Давид, назло мне, надоумил их на такое.

– Да скажи, наконец, что случилось?

– Землю будут делить по душам… Сколько мы с тобой той земли получим? Подумай только! Вся земля попадет голодранцам. Детей они наплодили много, и земля теперь будет в их руках.

– И чего ты беспокоишься? – утешала его Нехама. – Разве они сумеют обработать эту землю? Опять тебе отдадут.

Слова Нехамы немного успокоили его. Но тут же он вспомнил: на сходе говорили, что беднякам окажут помощь в обработке земли. Надо разузнать, как это будет. Но с кем потолковать об этом?…

После некоторых раздумий Танхум решил поехать на базар. Там он встретится с людьми, которые, наверное, знают, что к чему.

Давно Нехама пристает к нему, чтобы в один из воскресных дней они съездили на базар и купили хоть полдесятка гусей.

– Купили бы гусей весной, был бы теперь у нас полон двор… Сколько лет живем, никак не могу допроситься купить гусей.

– Только их мне недоставало! – сердился Танхум. – Больше мне думать не о чем. А на какой черт их разводить? Чтобы коршуны их таскали? Или чтобы они попадали под ноги лошадям? И кто за ними ходить будет?

Но Нехама не унималась, без умолку пилила его, доказывала выгоду, какую могут принести гуси. Танхум все не соглашался. И вдруг молча выкатил бричку из риги, приволок упряжь и начал запрягать лошадей.

– Одевайся, да поживее! – крикнул он Нехаме, просунув голову в дверь. – Ты ведь хотела на базар поехать… Давай съездим.

Нехама наскоро оделась, закуталась в теплую шерстяную шаль и подошла к бричке. Танхум приладил сиденье, велел жене поудобнее усесться.

– Стой!… Стой! – натянув вожжи, он сдерживал лошадей, чтобы они не тронулись с места, пока Нехама не сядет. Затем ловко сам вскочил на бричку.

– Должно быть, в гости собрались, – говорили соседи, оглядывая статных вороных кобылиц. – Потому в новой бричке едут.

Лошади неслись быстро, бричка то и дело подпрыгивала на выбоинах и кочках.

– Надо поторапливаться, – бормотал Танхум, – раз уже поехали, надо вовремя попасть на базар, вместе с людьми.

Он помахал в воздухе кнутом, и лошади побежали быстрее. К базару Танхум подъехал с подобающей богатому хозяину важностью.

Разнуздав лошадей, он бросил им охапку сена и пошел бродить по базару в толпе крестьян и крестьянок, меж подвод, груженных птицей, овощами и всем тем, чем богата щедрая украинская земля и что способны создавать руки умельцев: затейливые вышивки, обливные горшки и кринки, забавные детские игрушки. Знакомые мужики из окрестных сел и хуторов почтительно кланялись Танхуму, останавливали его и спрашивали: