Комната синьоры Кекки.

Кекка, Менегина, Кристофоло и Лоренцино.

Кекка. Да здравствует Кристофоло! Да здравствует его мягкое сердце, его человеколюбие, его милосердие, и дай ему бог всего хорошего за добро, сделанное бедной девушке.

Менегина. Да, благодаря ему я прямо воскресла.

Лоренцино. И я также всем своим счастьем буду вечно обязан дядюшке.

Кристофоло (к Лоренцино). Легче, легче, синьор! Не торопитесь! Я вам еще не дядюшка.

Кекка. Ну, полно вам! Если они еще не женаты, то все равно поженятся. Если вы ему не дядя сегодня, то станете дядей завтра.

Менегина. Ну, будет вам, не мучайте меня.

Лоренцино. С меня достаточно вашего слова. Такой человек, как вы, не способен взять его обратно.

Кекка. А не лучше ли все-таки составить маленький контракт?

Кристофоло. Что я сказал, то сказал, а что мною сказано, то свято. Девушку я ему отдам, должность куплю, но прежде чем писать контракт, я хочу знать, куда девалось имущество его отца. Майорат нельзя было проесть.[8] Лоренцино должен получить свою долю. Если его брат заложил имение, справедливость требует, чтобы мы его выручили. Я сделаю, что могу, дам от себя, если что понадобится, но не желаю в дураках оставаться.

Кекка. Уж не знаю, право, что вам сказать. Думаю, что в этом вы правы.

Менегина. Ой-ой-ой! Кто знает, сколько это потребует времени!

Лоренцино. А разве нельзя будет заняться всем этим после?

Кристофоло. Молоды вы, ничего не понимаете. Уж предоставьте мне действовать.

Те же и Розина.

Розина. Синьора Кекка, на одно словечко.

Кекка. Иду, милая. Простите. (Подходит к Розине, тихо разговаривает с ней и знаками выражает свое удивление.)

Менегина. А до тех пор где мне жить, дядюшка?

Кристофоло. Переедете ко мне.

Лоренцино. А мне можно будет навещать вас?

Кристофоло. В моем присутствии, синьор, да.

Менегина (в сторону). Ох, как он нас будет стеснять!

Кекка (в сторону). Ну, что тут поделаешь? Раз уж зашла так далеко, надо и это устроить. Мне ее так жалко, что не могу отказать ей. (Громко.) Синьора Менегина, сделайте одолжение, выйдите на минуточку с моей сестрой в другую комнату, у меня есть маленькое дельце к синьору Кристофоло.

Менегина. С удовольствием. (Тихо Кекке.) Смотрите, уговорите его не откладывать. (В сторону.) О, я уверена, что она все уладит! (Уходит с Розиной.)

Кекка. Синьор Лоренцино, окажете мне услугу?

Лоренцино. С удовольствием. Приказывайте.

Кекка. Дорогой, сходите на почту, узнайте, нет ли мне писем от мужа.

Лоренцино. Прикажете идти сейчас?

Кекка. Пожалуйста. Тут ведь два шага. Сходите и возвращайтесь тотчас же.

Лоренцино. Дядюшка, вы не уйдете?

Кекка. До вашего возвращения не уйдет.

Лоренцино. Пойду, и сейчас же назад.

(Убегает.)

Кекка и Кристофоло.

Кристофоло. Ну, мне пора. Я человек старый, привык обедать вовремя. А сегодня за всеми этими переговорами и поесть-то не успел.

Кекка. Дорогой мой синьор Кристофоло, раз уж вы такой добрый, потерпите еще немножко. Сделайте мне такое одолжение, такую любезность, выслушайте два слова еще от одной особы.

Кристофоло. Что? Если это племянник, к черту! Не желаю слушать!

Кекка. Нет, не племянник.

Кристофоло. А кто же тогда?

Кекка. Дорогой мой, не сердитесь. Жена вашего племянника.

Кристофоло (сердито). Что ей от меня надо?

Кекка. Право, не знаю.

Кристофоло. Черт возьми! Я, пожалуй, не против. Пожалуй, даже не прочь с ней познакомиться. Но не обещаю сохранять сдержанность. Они у меня вот где сидят; и если меня прорвет, не жалуйтесь потом, что я не питаю уважения к вашему дому.

Кекка. О, что до этого, то сделайте одолжение — говорите все, что вам вздумается.

(Уходит.)

Кристофоло, потом Чечилия.

Кристофоло. Эта синьора, которой на меня глядеть тошно, не стала бы брезговать мною, если бы я дал ей немножко побаловаться на мои денежки. Но это ей не удастся! С удовольствием повидаю ее, чтобы выложить все, что у меня накипело. (Садится.)

Чечилия (в сторону, входя). Шаг нелегкий, но ничего не поделаешь.

Кристофоло (в сторону). Вот оно! Фрегат идет на абордаж.

Чечилия. Ваша покорнейшая слуга!

Кристофоло. Сударыня!

Чечилия. Разрешите мне иметь честь приветствовать вас!

Кристофоло. Сударыня!

Чечилия. Позволите мне присесть рядом с вами?

Кристофоло. Садитесь, пожалуйста. (Отодвигает свой стул.)

Чечилия. Почему вы отодвигаетесь?

Кристофоло. Чтобы до вас не дошел запах ветчины.

Чечилия. Ну, полноте, дорогой, не конфузьте меня, я и так уж достаточно сконфужена. Сделайте мне одолжение, обернитесь ко мне.

Кристофоло. Нет, я, знаете, боюсь, — а вдруг вам станет тошно.

Чечилия. Дорогой дядюшка…

Кристофоло (порывисто оборачивается). Какой такой я вам дядюшка?

Чечилия. Не повышайте голоса, не будем привлекать к себе внимания. Я ведь не браниться сюда пришла и ничего просить у вас не намерена; я пришла изъявить вам свою покорность и свое почтение. Вы можете подозревать, будто я делаю это с корыстным расчетом. У вас, возможно, имеются причины — и даже основательные — для недовольства мною. Но все же раз дама из общества склоняется перед вами и ждет прощения, порядочному человеку следует спокойно выслушать ее. Мне больше ничего не надо, только выслушайте меня. Ничего я у вас не прошу, ничего я не заслужила и ничего не желаю. Неужели вы будете так невежливы, что не захотите меня выслушать?

Кристофоло. Говорите, пожалуйста, синьора, а потом буду говорить я. (В сторону.) Пускай себе говорит, а уж потом я ей все отпою.

Чечилия. Я постараюсь говорить кратко: до вечера недалеко, а обстоятельства так стеснили меня, что дорога каждая минута. Я — жена вашего племянника. Ваш племянник — сын одного из ваших братьев, значит, ближе нашего с вами родства быть не может. Знаю, что вы недовольны и мною, и моим мужем и признаю это справедливым. Вы тысячу раз правы. Но взгляните на меня: я молода и не стыжусь признаться, что до сих пор ум у меня был ребяческий, и, к несчастью, не было при мне никого, кто бы умел сдерживать меня и исправлять, когда нужно. Дома, скажу прямо, меня чересчур любили, но такой любовью, которая, в конце концов, приносит только вред. Мужа моего вы знаете лучше меня: у него, бедняжки, доброе сердце, и это доброе сердце его погубило. Я, не зная положения дел, требовала больше, чем было можно, и он, чтобы не огорчать меня, делал больше, чем мог. Я дурно отзывалась о вас — это правда; отвратительно отзывалась. Но вы посмотрите, какова я. Тот, кто окружил меня роскошью, кто баловал меня, внушил мне также и правила, противоположные вашему образу жизни, вашей умеренности и вашим нравам. Если бы мой отец вздумал одеваться, как одеваетесь вы, то я и об отце своем отзывалась бы дурно. Вся беда в воспитании, в нежности ко мне со стороны моего мужа, в моем женском тщеславии и в неразумии юности. Каковы же были плоды этих дурных начал? Ах, кровавые слезы надо мне проливать при мысли о том, в каком положении находимся мы с бедным моим мужем! Сколько долгов! Сколько несчастий! Нищета! Недвижимое имущество заложено, движимость опечатана, судебные повестки, конфискации, постановления об аресте, дядюшка, тюрьма! Мой бедный муж на улицу показаться не смеет. Когда я вернусь домой и сниму с себя это платье — того гляди, и его у меня отнимут и унесут. У меня ничего больше нет. Завтра мы окажемся на улице. Куска хлеба не будет у нас. Все над нами издеваются, все презирают. Муж мой сделался всеобщим посмешищем. А кто же такой, в конце концов, мой муж? Ведь это же Андзолетто Семолини, родня тех почтенных и порядочных людей, которые были и останутся образцом деловой честности и умения держать слово. Ведь это племянник синьора Кристофоло, а я его племянница: два злополучных существа, загубленных своим дурным поведением, но наученных теперь горьким опытом и желающих переменить образ жизни. Для этого они умоляют дядюшку о прощении, о милосердии, о помощи, чистосердечно — что на душе, то и на языке, — со слезами на глазах и с полной искренностью.