Она смогла наконец приоткрыть глаза, но свет был невыносим. Попыталась крикнуть, но с сухих губ так и не слетело ни слова.

— Не пытайся говорить, Боадицея. Просто выпей вино. Оно освежит.

И вдруг к ней вернулась память. И сознание сразу затопила волна ужаса. Ее дочери! Превозмогая боль, она все же открыла глаза и прохрипела:

— Каморра? Таска?

— Они здесь. Таска спит, Каморра в беспамятстве. Я согрел их и уложил. Они в безопасности.

— Что случилось? — прошептала она.

— Я скажу позднее. Сейчас тебе нужно отдохнуть, и я…

— Что с ними?!

По затянувшемуся молчанию она все поняла.

— Они сильно истерзаны?

Он покачал головой:

— Это ты сильно истерзана. А о них можно будет говорить, когда…

— Что случилось?!

— Много мужчин утолили свою похоть с твоими дочерьми. Я остановил кровь, но, когда нашел их в бараках, они были близки к смерти от боли и шока. Их тела были не… Они слишком малы для… Но они молоды и сильны, они смогут поправиться. Как и ты, Боадицея. Твоя спина очень плоха, но я остановил кровь и смазал раны бальзамом, чтобы они зажили быстрее. Это очень болезненное средство, но так лечат раны после битвы, оно действует. Я смешал бальзам с целебной мазью из молотой пшеницы и масла и наложил повязки с ней на твою спину. Со временем все вы поправитесь. Когда станет лучше, вы сможете вернуться домой. Я купил для вас повозку. Как только вы сможете передвигаться, я постараюсь, чтобы ваш путь домой был спокойным.

Боудика попыталась сесть, но от рывка спину пронзила невыносимая боль, и она снова упала. Однако боль в сердце была куда сильнее.

— Сколько я так пролежала7 Когда я была… Где я? — спросила она.

— Тебя высекли, вынесли за городские ворота и бросили на дорогу. Потом вышвырнули и твоих дочерей. Когда толпа разошлась, я накрыл вас одеждами моей жены и детей и перевез сюда, в лес, чтобы вас не было видно из города. Вы здесь уже долго, Боадицея, и скоро стемнеет. Вот почему я вынужден ненадолго тебя оставить и взять повозку, чтобы добраться до дому. Когда опускается темнота, ворота города закрывают. В лесах опасно, но я не позволю ничему случиться…

— Иди, Марк. Нам не нужна помощь Рима, мы сами о себе позаботимся. Благодарю тебя за доброту, но тебе вообще лучше оставить нас.

— Нет, Боадицея. Сейчас не время отвергать помощь друга. Боги знают, что я не участвовал в том кошмаре, что сотворили с вами, но запах крови привлечет к вам, одиноким и беззащитным в лесу, волков. Я скоро вернусь с огнем, чтобы отпугнуть зверей. Королева, прошу тебя, прими мою помощь не как римлянина, но как друга.

Боудика молча кивнула. Она поняла, что без его защиты она и ее дети будут мертвы задолго до наступления утра.

Боудика знала, что дочери не поправятся никогда. Никогда. С самого их детства она воспитывала девочек так, чтобы они могли потом радоваться любви и заботе мужчин, принимали их и знали радость быть женщиной. Но как могли они теперь смотреть на мужчин, не испытывая ненависти и отвращения?

Несмотря на все ее попытки, дочери не хотели говорить о том, что случилось с ними в бараках. Сначала, когда они жили у одного из своих слуг, Боудика мягко пыталась расспросить девочек, но те каждый раз начинали плакать, тряся головой, словно пытаясь отогнать страшные кошмарные воспоминания. Потому она решила пока оставить все как есть, и подождать того момента, когда дочери сами захотят рассказать о ночных кошмарах.

Днем они ходили как в тумане, в каком-то полусне, но каждую ночь просыпались в слезах, и Боудика, несмотря на собственную боль, приходила к дочерям и успокаивала их. Она пела им их любимые песни или рассказывала о чудесах богов и о том, как был создан мир: как впервые на земле появились птицы, горы и реки и как древние боги бриттов смотрели на землю, на все, что происходило, и запоминали все совершенное зло. Девочкам, казалось, стало легче, когда она сказала, что причиненное им зло будет отомщено.

Однажды днем, когда они были уже одеты и накормлены, Боудика пробралась на свою виллу. Она вошла через пустой проем, где раньше была дверь. Дом был совершенно пуст, лишен всего, что было в нем когда-то; все ковры и покрывала, все украшения, которые она любила, были украдены, как и вся посуда. Сборщики налогов мочой изгадили все стены и пол в каждой комнате, чтобы выразить свое отвращение в дому бриттов, и теперь дом издавал зловоние.

Боудика все же радовалась возвращению, это дало ей какие-то силы — она столько их уже потеряла, выхаживая дочерей и одновременно желая исчезнуть, покинуть эту жизнь. Но разрушение всего, чем она дорожила когда-то, возродило в ней жажду мести. Когда она поправится, когда сможет ездить на коне без криков боли и говорить, не рыдая от ярости, тогда придет время для возмездия. Она отомстит Дециану, римлянам, которые сотворили такое с ее семьей, но особенно — Кассию. Удовольствие от того, как она по кусочку будет рвать ему глотку, будет не сравнимо ни с чем другим на свете.

Она и девочки поправлялись, а люди уже приходили из самых дальних уголков ее земель, чтобы увидеть свою бывшую королеву и выразить ей свое сочувствие, свою любовь к ней и отвращение к тем, кто содеял с ней это. Прибывали и посольства из соседних королевств; вожди племен хотели увидеться с ней и рассказать о том, что испытали, узнав о ее судьбе.

От приходивших иценов Боудика узнавала, как римские сборщики дани по приказу советника Нерона Сенеки оставили ее страну нищей, как они забирали все, что под руку подвернется, чтобы возвратить те сорок миллионов сестерциев и проценты. Никогда еще ее людей так не притесняли, не вытягивали таких налогов, не унижали столь откровенно. Жить под властью римлян даже тем, кто считался их друзьями, становилось все более горько и тяжело.

Раны Боудики заживали почти месяц, еще месяц прошел, пока она смогла взбираться на коня. Все это время она проводила с дочерьми, гуляя с ними по полям, сидя у реки, ловя рыбу, наблюдая, как в ближнем озере купались утки. Она постоянно заботилась о своих дочерях, осушала их слезы, когда они плакали, гладила по волосам, пока они просто смотрели в небо.

Но Боудике нужно было выполнить одно дело, и, когда она уверилась, что может на некоторое время уехать и ее дочери не будут слишком страдать в ее отсутствие, она взяла у соседей лошадь и попрощалась, взяв обещание, что, если дети проснутся, друг и бывший слуга их успокоит.

Этот человек сохранил кое-что из ее прежней одежды, и потому Боудика смогла облачиться в длинное красное платье и зеленый плащ, который у шеи скреплялся бронзовой пряжкой. Теперь она снова выглядела как королева. Но она никому не позволит узнать о боли, что гнездилась в ее душе. В последний раз поцеловав детей и пообещав, что скоро вернется, Боудика отправилась на юг, в земли давних врагов своего племени — триновантов.

Когда Боудика вошла в длинную залу, король триновантов Мандубрак остался сидеть. Зала дышала стариной, напоминая минувшее фигурами древних богов в нишах, мечами и щитами на стенах, ветвями дуба и омелы на перекладинах — символами удачи. В этом доме не было ни одной римской безделушки. Обычно короли приветствовали друг друга, вставая, но ицены и тринованты были врагами дольше, чем кто-либо помнил, к тому же Мандубрак и Боудика не питали симпатий друг к другу.

— Я приветствую Мандубрака в знак дружбы и сестринской любви, — сказала она, войдя в залу. Под взглядами множества людей она шла, вдыхая запахи кельтского жилища, столь богатые, родные и знакомые с детства, столь отличные от запахов камня, мрамора, царивших в ее собственном доме.

Дойдя до середины залы, она произнесла:

— Я, Боудика, королева иценов, прошу разрешения у Мандубрака, короля триновантов, быть в его доме.

Она ждала разрешения. Он продолжал молчать. Вся зала, пораженная ее появлением, замерла. Отказать ей во входе было бы равносильно объявлению войны, оставить стоять — оскорблению.

— Почему Мандубрак должен впускать подданную Рима? — спросил он наконец.