– Говорят, что отлор Зофия посылала тебя за великим магическим сокровищем. Ты нашел его?

– Да, и не только его, – ответил Фиодор. Лицо мужчины засветилось в ожидании удивительной истории. И все же некая тень омрачала его, и оба это хорошо знали.

– С тобой все в порядке, сынок? – отважился, наконец Тревейл.

– Да.

– Значит, и с Рашеменом тоже все в порядке, – оживленно заявил старший.

Он кивнул на стоящий рядом на столе фарфоровый самовар, в соответствии со вкусом владельца разрисованный в яркие цвета: красные и желтые единороги резвились на изумрудно-зеленых лугах. По крышке, ободку и основанию шел переплетающийся узор из рун, нанесенный не менее броскими синими и пурпурными красками.

– Чай горячий, и такой крепкий, что если плеснуть на медведя, с того шкура слезет. Выпьешь?

Фиодору надо было кое о чем сообщить фирре, и слова, выбранные Тревейлом, давали ему ту самую зацепку, на которую он рассчитывал.

– Наверно, стоит налить твоего чая во флягу. Если мой облик будет меняться слишком медленно, он сдерет с меня медвежью шкуру быстрее, чем нож.

Тревейл изумленно взглянул на него, и его седые усы приподнялись в улыбке от уха до уха.

– Неужто? Ты стал чесницниа? Это было то, к чему стремились все берсерки Рашемена, но чего достичь удавалось лишь единицам.

Хотя само слово «берсерк» происходило от древнего «беарскин», то есть «медвежья шкура», превращение в буквальном смысле человека-воина в медведя было теперь скорее легендой, чем реальностью.

– На острове Руафим это называется хамфарир. Меняющий облик.

Поселковый глава закряхтел от удовольствия. Он был среди воинов чем-то вроде грамотея, и Фиодор видел, что он припрятал эти слова подальше, чтобы посмаковать их на досуге.

– Слухи о сражении дошли до нас. О морском сражении, – тоскливо добавил этот воин сухопутного народа. – Твоя даджемма, похоже, была интереснее обычной.

Он налил чай в деревянные чашки. Фиодор сделал маленький глоток и понял почему. Оловянную кружку едкий напиток, несомненно, расплавил бы. Он одним глотком осушил содержимое маленькой чашки и прихлопнул кулаком по столу. Выполнив положенный ритуал, он поставил пустую чашку на стол. Тревейл вновь наполнил ее и выжидательно кивнул молодому воину, явно рассчитывая услышать рассказ об удивительном сражении.

– Я только что из сестриного дома, – извиняющимся тоном сказал Фиодор.

Его командир запрокинул голову и разразился басовитым хохотом, от которого сотрясалось все его тело.

– Можешь не продолжать! Даже лучший сказитель должен давать голосу отдохнуть, да? Ну, тогда сиди и пей чай. Рассказы подождут до праздника Мокоша. Ты пойдешь в горы вместе со всеми? – спросил он, видя странное выражение лица молодого воина.

– Если честно, я и забыл. – Ему очень не нравилась мысль оставить Лириэль одну сразу после приезда. Кто знает, что она может натворить в его отсутствие? – Наверно, я лучше подожду следующего праздника.

Тревейл фыркнул.

– Ты пойдешь, и ты победишь! Я прослежу за этим! – Он подмигнул.

Фиодор умел понимать, когда слова становятся приказом, и умел понимать намеки. Пора было прощаться. Он изобразил слабую улыбку и поднялся.

– Нет историй, нет и чая, – сделал он вывод.

Старший мужчина хохотнул и хлопнул рукой по мясистой ляжке.

– А как же, размечтался. Пей!

Фиодор вежливо допил остатки горького напитка и ушел.

Казарма встретила его дружным храпом. По обычаю, накануне праздника большинство воинов легли спать рано. Фиодор скинул башмаки перед дверью и принялся изучать прикрепленный к косяку листок. С печалью он отметил, что в списке нет больше некоторых имен: Мариона, его отца; Антония, кузнеца, у которого он начинал подмастерьем; нескольких двоюродных братьев и друзей. Они были еще живы, когда Фиодора в последний раз захлестнула боевая ярость в сражении с Туйганом. Он надеялся только, что никто из них не погиб, бросившись вслед за ним в ту гибельную атаку.

Комнатка его родственника Петияра была в самом конце казармы. Фиодор тихо прошел по длинному коридору. Из-под двери пробивалась узкая полоска света. Фиодор легонько постучал и толкнул дверь.

Тюфяки на двух койках наполняли комнатку благоуханием свежего сена и сухого дягиля, прогоняющего и насекомых, и плохие сны. На одной из коек возлежало – и даже свешивалось с нее – самое длинное, самое костлявое тело воина-рашеми, какое Фиодору довелось когда-либо видеть.

Еще пухлое лицо вчерашнего мальчишки обратилось на него со смесью благоговения и восторга. Верхнюю губу юноши украшала еле заметная полоска, которая похожа была скорее на следы колесной мази, чем на усы. Фиодор стойко удержался от искушения взъерошить волосы младшего двоюродного брата. Вместо этого он ухватил одну из длиннющих ног, свешивающихся с койки, и приподнял, Словно желая рассмотреть поближе.

– Если бы ты был щенком, я бы решил, что твоя мамаша согрешила с медведем, – сказал он. – Но, с другой стороны, если бы ты был щенком, тебя пришлось бы утопить, чтобы ты не объедал остальных. Кто бы мог подумать, что мой дядя Симеоф произведет на свет такого недомерка?

Петияр ухмыльнулся и выдернул ногу.

– Сапожник заявил, что, если я вырасту еще немного, мне придется носить обувь из разной кожи, потому что на пару у него пойдет две рофьи шкуры.

– Если хочешь, чтобы сапожнику хватило одной шкуры, все очень просто, – поддразнил Фиодор. – Эти ноги созданы, чтобы носить сапоги из драконьей кожи.

Мальчик довольно хихикнул.

– Запросто, особенно теперь, когда ты опять дома! Пойдешь завтра с нами на гонки по снегу?

– А что? В горах нас дожидается белый дракон?

Сияющие глаза мальчика потемнели.

– Хуже, – уныло вздохнул он. – Черный волк.

Фиодор промолчал. Петияр родился той же весной, что и первенец Васти, и мальчики росли вместе, как братья. Смерть любимого брата оставила глубокий след в душе маленького Петияра и породила в нем неугасимую и безрассудную ненависть к волкам.

– Этот волк уже натворил бед? – спросил, наконец Фиодор.

– Пока нет. Он просто рыщет вокруг поселка.

– Как близко? На свалке? В полях?

– В лесу, – признался мальчик.

– Петияр.

Юнец вызывающе пожал плечами.

– Не говори потом, что я не предупреждал. Снежные гонки должны быть состязанием, а не охотой! Если ты предпочитаешь стать добычей волка, то пожалуйста. Я, во всяком случае, собираюсь глядеть в оба.

– Ну, в этом-то я не сомневаюсь, – хмуро сказал Фиодор, – особенно если там будут дочки Тревейла.

Ухмылка бочком скользнула на лицо Петияра.

– Ну и что? В том, чтобы смотреть, ничего худого нет.

– Я донесу эту мысль до фирры, – пообещал Фиодор. – Возможно, он пожелает вырезать ее на твоем гробу.

Мальчик хихикнул и потянулся к масляному светильнику.

– Пора спать, а то завтра утром мы не отличим волков от женщин.

Фиодор устроился на койке и криво усмехнулся в темноту.

– Да, иногда это бывает непросто.

– Ага, – согласился Петияр таким тоном, словно имел богатый опыт в этих делах. И после минутной паузы добавил: – Ты, наверно, много таких женщин встречал, пока странствовал?

Тоска, прозвучавшая в голосе подростка, была уже знакома Фиодору. Ее же он слышал сегодня в голосах детей сестры, и добрых двух десятков соседей, и даже самого фирры. И теперь у него не было настроения снова рассказывать, да и голоса почти не осталось. И он вместо этого отшутился:

– Я всю жизнь знаю Сашияр.

Петияр весело присвистнул.

– Теперь я не боюсь гнева фирры. Давай, скажи Тревейлу, что я заглядываюсь на его хорошеньких дочек. Теперь у меня есть оружие, не хуже твоего.

Фиодор подумал о тупом темном мече, что отдыхал сейчас под его койкой, и от всего сердца вознес богам молитву, чтобы словам мальчика никогда не суждено было сбыться.

Визит Лириэль в Дом Колдуний оказался не таким легким делом, как она ожидала. С одной стороны, само строение оказалось больше, чем показалось ей на первый взгляд. Оно занимало всю вершину холма, высящегося над поселением, и еще спускалось по склону. Кроме огромного зала и воинских казарм там был еще храм Трех, главных божеств в верованиях рашеми. Храм был красивый, с круглым куполом и тремя башенками. И все же, как такое могло быть?