Слепой старик с холщовым мешочком в руке и с самодельной безобидной удочкой приближался к омуту.

— Ну, сейчас он нам покажет, — с безнадежностью в голосе произнес Костя.

— Тихо! Услышит же!

— Да ничего он не услышит. И не скажет. Глухонемой он.

— Почему же он тогда немец?

— А кто же?

— Ну, если он ничего не говорит и за немцев не воевал, почему же он тогда немец?

— А у него отец немец был. И мать тоже немка.

— Ты ее видел?

— Я-то? Не, я не видел. Рассказывали.

— А чего он нам покажет-то?

— Нам-то ничего… Да ты смотри, смотри!

Не заметив ребят, старик добрался до самой воды, снял с плеча удочку, ткнул ею в воду, убедился, что конец палки мокрый, и, отступив на шаг, нащупал большой камень. Митя думал, что старик на камень сядет, но тот вынул из холщового мешочка проволочную рамку, раздвинул ее — получилась маленькая табуретка. Старик ощупью приладил ее, чтобы не качалась, сел и принялся разматывать удочку.

— Ну какой же он немец! — еще раз шепотом усомнился Митя. Ничего страшного в тихом слепом старике не было.

— Да не шепчи ты. Он уже тогда ничего не слышал. Немцы-то хотели его старостой назначить. А он только руку вот так ставил к уху — и ни ку-ку. Они ему по-немецки, а он только головой мотает, они по-русски, а он тоже ничего. Так и отстали.

— Может, притворялся? — шепотом спросил Митя.

— Да, говорили… Но вроде и тогда ничего не слышал. А сейчас-то уже и точно.

— Откуда он у вас тут?

— В Зарицах-то? Да он всегда тут жил.

— Ну как всегда?

— Мамка говорит — всегда.

— А почему ты ее мамкой называешь?

— А как еще?

— Мамой.

— Да ну… — И, покосившись на Митю, Костя сказал, как бы извиняясь: — да она и сама привыкла. По-другому стану ее звать — так она удивится небось.

Митя не стал ему говорить, как он бы стал сейчас звать свою маму, если бы она у него была. Он только отвернулся к воде.

— Да ты смотри! — крикнул Костя.

Старик Карлуша тянул по воде здоровенную рыбину. Из тех самых, которые ходили у дна. Тянул он ее не спеша и, кажется, даже не видя. Леску-то он не видел точно: пытаясь взять леску рукой, он несколько раз промахивался. Наконец взял в руку пляшущего на крючке язя, снял и сунул его в свой мешочек. Ни удивления, ни радости не отразилось на лице старика. Он словно и не помышлял, что может быть иначе.

Через минуту-другую Карлуша вытащил еще одну рыбину. Костя и Митя стали невольно приближаться к нему. Вот Костя закинул свою удочку совсем рядом. Вот Митя уже обошел его с другой стороны.

Карлуша вытащил третью рыбину. Это были язи, один лучше другого. А точнее, все одного и того же размера, и спины у них были толстые и жирные.

— Чего он насаживает-то? — бормотал Костя.

А Митя только на это и смотрел. Но червяки у Карлуши были обыкновенные. Только в баночку с дырявой крышкой, где они лежали, Карлуша на ощупь капнул несколько капель из какой-то бутылочки. И бутылочку — в карман.

Рыба так и хватала.

— Да ты смотри лучше! — уже совсем нагибаясь над Карлушей, кричал Костя. — Чего у него в кармане-то? Чего он туда накапал?

Старик ловил и ловил, вытягивал и вытягивал, а у них — хоть бы раз клюнула. Ну просто как заколдованная была эта рыба, а Карлуша как хотел, так с ней и колдовал.

Колдовство кончилось тогда, когда его прекратил сам Карлуша.

Так и не произнеся ни единого звука, он положил в мешок последнюю рыбину, смотал удочку, сложил свою табуретку и зашаркал от омута прочь.

— Давай спросим, чего он капает? — сказал Митя.

— А как ты у него спросишь? У, фриц поганый! — Костя от злости уже забыл, как только что хорошо говорил про Карлушу. — А вообще-то попробуй! Давай, спроси!

— А почему я? Почему не ты?

— Да… Да мамка с ним не разговаривает… С войны еще.

— А почему? Он что-нибудь вам сделал?

— Не… Он никому ничего не сделал.

— Так почему она?…

— Да нипочему. Говорит, он немец, вот и не могу его видеть. А так… Даже хлеба ему посылала, когда он помирать стал.

— А почему он помирал?

— Да с голоду. Никто с ним дела иметь не хотел.

— Ты же говоришь, он старостой… отказался быть. Не стал фашистам помогать.

— Немец. Ну и отвернулись. А он помирать стал. Ты пойди, спроси… Я не пойду.

Митя смотрел в спину уходившего старика, но и ему тоже было никак не стронуться с места.

— Да и ты не ходи, — сказал Костя. — Не ходи. Мы свое придумаем.

И что-то в голосе Кости было такое, отчего Митя сразу ему поверил.

— Знаю, что мы сделаем, — сказал Костя.

Дома они увидели, что тетка Полина собирается на дальний колхозный сенокос.

— Слышь, Костя! Чтоб, пока меня не будет, все перерубил. Слышь, нет?

— Угу.

И они опять выскользнули из избы.

Неразорвавшийся снаряд, ржавый и опоясанный медным ребристым колечком, был припрятан Костей внутри полуразвалившейся церкви. Величиной он был с литровую бутылку, что-то от него было уже отвинчено, и от этого он казался тупорылым.

— Да не бойся ты, — сказал Костя. — Хочешь, я по нему камнем врежу?

Митя этого совсем не хотел. Он вообще настоящий снаряд вблизи видел впервые.

— Боишься?

— Почему это боюсь?

— Боишься, боишься, — удовлетворенно сказал Костя. — А я вот никогда их не боялся.

И Костя принялся за работу.

В том, что он делал, Митя ничего не понимал. Чтобы Косте опять не показалось, будто он трусит, он вовсю ему помогал. А тот деловито по снаряду постукивал. Затем, что-то вынув из кармана, что-то к чему-то привязывал, что-то куда-то запихивал, опять привязывал, потом наконец сказал:

— Глины принеси. Да не очень мокрой.

Весь измазанный глиной, снаряд стал совсем не страшным. Теперь он был похож на огромную грязную крысу. И как водится, крыса была с длинным тонким хвостом.

— Бикфордов шнур, — объяснил Костя.

По разным углам в заваленной хламом церкви у Кости были рассованы коробочки, жестянки, сверточки. Шнур тоже хранился здесь.

— А то мамка если бы дома увидела, так уши бы вырвала, — сказал он.

Наконец то, что Костя мастерил, было готово.

«Да не взорвется он, — думал Митя. Первый страх от возни со снарядом у него уже прошел. — Все тут липа, — думал он, — и эта ржавая штуковина, конечно, не может взорваться. Им, этим снарядом, из орудия засадили, он и то не взорвался, чего ради он взорвется сейчас?»

Когда они несли снаряд к речке, Мите стало почти скучно: полдня потратили неизвестно на что.

— Где будем рвать-то? — спросил, не останавливаясь на косогоре, Костя.

Около самой деревни было лишь два омута — тот, ставший по летнему времени отдельным прудом, где на рассвете Митя и Костя видели огромную щуку, и второй, Карлушин.

«Да не будет никакого взрыва, — думал Митя. — Ну, кинем в воду, ну, спрячемся, как на войне, а толку-то?» Нет, он теперь уже совсем не верил, что затея Кости удастся.

— Ну, так где? — повторил Костя.

— Да где хочешь. Хоть вот здесь, поближе. — И Митя указал на омут со щукой.

— Не. Там она одна всего. Ради одной, что ли, старались?

И Костя с удовольствием оглядел их произведение.

— Нечего тогда и спрашивать, — обозлился Митя.

Однако вслед за Костей он все же пошел. Мало ли… Вдруг все-таки что-нибудь получится?

В том омуте, где поутру они видели столько рыбы, сейчас не заметно было никакого движения. Спит, что ли? Или вся ушла? Да куда ей уйти — с двух сторон перекаты. До следующего омута вниз по речке с полкилометра, не меньше.

— А там, внизу, ваш Карлуша ловит? — Митя показал вниз по течению.

— Не, он только здесь. Да куда ему! Видел, как ходит? — Костя достал из кармана спички. — Давай-ка ложись. Вон тут.

Углубление, на которое указывал Костя, было метрах в двадцати от воды.