Официанта это озадачило. Он посмотрел в меню, потом на меня.

— Вы любите лобстера? — спросил он.

Я сказал:

— Я люблю мысль о лобстерах. Но сам лобстер всегда приносит какое-то разочарование. Вы понимаете, что я имею в виду?

— Comme les pommes, — сказал он. Как яблоки.

Я почувствовал первую обнадеживающую волну рома. Я сказал:

— Это верно. Яблоки тоже в определенной степени разочаровывают. — Я снова посмотрел в меню. — Думаю, я хочу омлет. Я хочу этот большой омлет с грибами.

Он старательно записал заказ по-французски. Я сказал:

— Это необычно для ужина, не правда ли?

Он поджал губы.

— Pas tellement.[9]

Я сказал:

— Я слышал, что они растут на коровьих лепешках.

— Monsieur?

— Эти грибы, они растут на коровьих лепешках.

Он понял только про коров.

— C'est ce qu' on dit.[10]

Этот акцент, такой поспешный, такой непосредственный.

— Нет проблем, мне просто любопытно, — сказал я.

— Ah voilà![11]

— Я, пожалуй, закажу еще выпить.

Я откинулся на плетеном стуле. Рядом со мной за столиком сидели юные американцы, у одного лицо покраснело от солнца. Французская пара, очень худощавые, допивала бутылку вина, тихо разговаривая друг с другом. Люди проходили по одному по улице, проехала машина, пара велосипедистов, шатающийся длинноволосый мужчина, с упорством глядящий себе под ноги. Из бара неожиданно вырвалась громкая музыка. Португальская народная песня, женщина явно оплакивала кого-то; и с этой музыкой я испытал неожиданно убедительное послевкусие, восходящий поток рома, и подумал: я счастлив. Но это было не так. Это было, под этой круглой луной, довольно сладким в конце концов. Та женщина в аэропорту была права, та самая, с губной помадой, — ты действительно не можешь ничего себе представить. Я помнил М., сидящую на крылечке магазина, где продавали лампы, ее слова…

Но нет, не это, не теперь. Я обратил свое внимание к улице, к людям в летних белых одеждах, проходящих туда и сюда. Одежда для летнего вечера. Приятное выражение, да. Я где-то его слышал. Где? Не имеет значения.

Пришел официант с омлетом. Я сказал:

— Я хочу к нему немного горчицы.

— Горчицы к омлету, месье?

— Когда я был студентом, я постоянно ел омлет.

Он вежливо слушал.

— И через какое-то время я начал класть в него горчицу. Это стало привычкой, и теперь я не могу ее нарушить.

Он подождал, не захочу ли я еще что-то добавить, еще что-нибудь non sequiturs.[12] Но больше ничего. Развернув салфетку и протянув ее мне, он сказал:

— Et bien, je vous laisse.[13]

Я подумал: ну вот мы и здесь. Небо все еще было чистым, звезды яркими; легкий ветерок налетал с океана через дорогу. Я сказал: у тебя есть время, но не медли.

Появился коньяк. Я добавил его в кофе. Попросил у американцев сигарету и закурил ее. Я впитывал дым и так и этак, выдыхая его во влажный воздух, я видел на дороге, прямо передо мной, женщину с гладкой головкой. Черные льняные слаксы, черный топ без рукавов, звенящие серебряные серьги, которые шли к ее длинному лицу. Это была та женщина с неверным мужем.

— Хэлло, — сказал я (слишком громко, головы повернулись), но она спасла меня, потому что твердо прошла прямиком к ступенькам и вошла в патио. Странно, думал я, раствориться — последнее, что можно сделать. Словно хвост гремучей змеи.

Я сказал:

— Могу я предложить вам выпить?

— Я собираюсь встретиться с кое-какими друзьями, — сказала она.

— А, тогда приятного вечера.

— Но я могу присесть на минутку.

— Это было бы потрясающе.

Она вымыла голову, ее волосы теперь были более пушистыми, менее ужасными. Вода на острове мягкая. Из-за нее у всех волосы выглядят хорошо.

— Хотите сказать, что вы не сидите тут, ужиная в одиночестве? — сказала она.

— Не до такой степени.

— Не тревожитесь о том, что что-то потеряли, не так ли?

— Нет, совершенно нет.

Подошел официант. Она на очень хорошем французском заказала пиво. Я собирался спросить, где она так хорошо выучила язык, но не спросил. Мне не хотелось терять на это время. Лучше, если это останется тайной. Уголком глаза я заметил, как кто-то в яркой рубахе прошел по дороге. Бирюзовый со вспышками красного. Я подумал: кто это?

— Ваш отель нравится мне больше, чем мой. Я собрала вещи, — сказала она, глядя на белый фасад, балконы над баром, на одном из которых застыла безмолвная пара. Гашиш, предположил я.

— А.

— Решила в последнюю минуту. — Она была словно пациент с зубной болью, ни о чем другом не могла думать.

— Вы уже говорили.

— Конечно, теперь, когда я здесь, я думаю: и что дальше? — сказала она.

— Точно.

Она сказала:

— Мы вроде бы летели с вами одним самолетом, не так ли?

— Да, это так.

— На самом деле, поправьте меня, если я ошибаюсь, вроде все пошло просто ужасно. — Она мило и грустно рассмеялась.

Мы смотрели на людей, идущих по дороге.

— Знаете, что я заметила? — спросила она.

— Что?

— Я заметила, что люди, которые много путешествуют…

— Да.

— Никогда не задают вопросов. У них ни к кому нет любопытства. Вы когда-нибудь это замечали?

— Пожалуй, да.

— Думаешь про людей, что они будут любопытными.

— Это так и не так.

Она смотрела на меня одно мгновение.

— Тогда задайте мне вопрос.

Я сказал:

— Позвольте мне заказать вам выпить. Что-нибудь подходящее.

— Подходящее, да?

— Да. И давайте просто посидим здесь и посмотрим вокруг.

Он позвенела браслетом на запястье и потом потеряла к нему интерес.

— Не возражаете, если я закурю?

— Нет, пожалуйста.

Собака залаяла на дороге; что-то сдвинулось в растительности; проехала машина.

— Это немного вроде необычно, — сказала она. — Вас приглашают выпить и потом просят не разговаривать.

— Можете говорить, если хотите.

Она отхлебнула пива.

— Вы просто не собираетесь обращать внимание.

— Умеренное внимание. — Я махнул официанту: — Два коньяка, пожалуйста.

— Не возражаете, если я кое-что у вас спрошу? — сказала она.

— Зависит от того — что.

Но ей не удалось продолжить, потому что в этот момент пожилая пара прошла по дороге и поднялась по ступеням. Они были дорого одеты и прекрасно проводили время. Может быть, у них была годовщина. Они приветствовали нас с английским акцентом и прошли в бар, мужчина, седоволосый, очень осторожно придерживал жену за спину. Они устроились в кабинке.

Появился коньяк. Мы пили его в молчании, глядя на дорогу, за которой был океан.

— Хорошо, — сказала она.

— Да.

— Приятно выпить с кем-то в чужой стране.

— Это так.

— Теперь я могу вернуться в отель с сознанием, что сделала что-то стоящее в свой первый вечер в этом городе. — Она пыхнула сигаретой, задумчиво выдохнула дым. — Как вас зовут?

Секунду я колебался, но проблема того не стоила. Я сказал:

— Роман.

Она сказала:

— Вы хороший человек, Роман. Должно быть, Бог послал мне вас.

— Спасибо.

— Вы — моя добрая фея, — сказала она.

— Что?

Седовласый англичанин поднялся из своей кабинки, его жена улыбалась, он прошел к бару. Что-то было в его движениях — изящество давно женатого пожилого человека, — что заставило меня смотреть ему вслед. Долговязый официант поменял американские доллары, музыка остановилась, мужчина вернулся в свою кабинку, его жена смотрела на него с ожиданием; потом со скрипом старой виниловой пластинки Эдит Пиаф запела «La Vie en Rose»;[14] седовласый мужчина поднял жену, она положила руку ему на плечо, посмотрела на него с изумлением, нежностью и любовью, вы должны много-много лет любить кого-то, чтобы смотреть на него так, и они немного потанцевали, недалеко от своей кабинки, не напоказ, хотя все смотрели на них. Двое, немного сгорбленные возрастом, с морщинистыми руками. Я пытался представить себе М. и меня через тридцать, сорок лет дороги, но то, что я видел, казалось необъяснимым, — была полоса шоссе где-то за городом, прямо рядом с мостом, снег вился поземкой по асфальту под порывами ветра.