По левую руку от нас большим пальцем ноги сидела мать, Маргарет, белокурая, стройная, изящная, в подобающем случаю черном шерстяном костюме с коротким прямым жакетом, отделанным тесьмой, — можно было сразу узнать Шанель. Она оправданно гордилась своими ногами, отличными для ее возраста, которые с регулярными интервалами то вытягивала, то забрасывала одну на другую. Рядом с ней сидел первый комок ваты, ее зять Шон Макхью, затем его жена Этне, старшая дочь Маргарет, тоже высокая, белокурая, стройная, нервозность ее наводила на мысль, что она больше всех беспокоится о семейных делах; затем второй комок, Конал О'Коннор, сидящий рядом с женой по имени Фионуала, средней дочерью, она очень походила на мать и сестру, только была пониже и попривлекательней. Этих женщин объединяли прямота спин и недовольство, врезавшееся в черты лица, особенно заметное у матери: выглядела она так, словно не могла избавиться от дурного привкуса во рту. У мужчин же намечались вторые подбородки и животики, что я, впервые видя их, приписала склонности к безделью.
Следующим пальцем, сядь она вместе с остальными, стала бы Брета, младшая дочь. Но она предпочла сесть в этой переполненной комнате как можно дальше от матери и сестер и теперь сутулилась в кресле. Выглядела Брета значительно младше Этне и Фионуалы: на мой взгляд, ей было лет двадцать пять. Если старших сестер разделяли обычные два-три года, то Фионуала была старше Бреты по меньшей мере лет на шесть-семь. Очевидно, Брета явилась маленьким сюрпризом в конце чадородного возраста или результатом последней попытки родителей сохранить семью. Если справедливо последнее, то попытка, судя по всему, была не особенно удачной. Полноватая, с надутым видом, но все-таки хорошенькая, она пошла в отца, — всматриваясь в лицо на экране телевизора, думала я. У нее были темные волосы, светлые глаза и лишь весьма отдаленное сходство с тремя другими женщинами. Вид у нее, как и у многих ее ровесников, был нарочито безразличный ко всему. И я не могла понять, притворство это или происходящее ее действительно не интересовало.
Какие-то признаки скорби по умершему выказывал только молодой человек с огненно-рыжими волосами — в лице его, румяном и усеянном веснушками, была искренняя печаль. Похоже было, что он занимается физической работой на свежем воздухе, мышцы его распирали простой, но опрятный пиджак, воротничок поношенной белой рубашки туго облегал шею. Звали его Майкл Дэвис. Его выделяли среди этих людей не только выражение скорби, но и та холодность, с которой все остальные относились к нему. Соответственно Майкла усадили в задний ряд вместе с Алексом, со мной и еще одним человеком — как мне сказали, адвокатом, представлявшим пока что не названное лицо.
И наконец, в комнате были два заботившихся об имении Эмина адвоката, служанка по имени Дейрдре — я мысленно окрестила ее Безутешной Дейрдре из-за унылого выражения лица, обычного или принятого по данному случаю, я не имела понятия, и из-за того, что ее, как верного вассала в поместье Бирна, явно звали только по имени, — и еще один работник, которого тоже называли просто Джон, от него несло перегаром, и руки его дрожали, когда он указывал нам наши места. Время от времени Джон выходил в коридор — как я полагала, сделать из фляжки глоток-другой; я бы не заметила этого, если бы не скрип его черных ботинок. В список присутствующих следует включить и черепаху, любимицу семьи, которая расхаживала по всему дому. Для меня было внове опасаться на нее наступить, и я совершенно по-другому оценила то, как Дизель, наш официальный сторожевой кот в антикварном магазине, совладелицей которого я являюсь, ухитряется не попадаться никому под ноги.
Наблюдая все это со стороны, помимо черепахи, я находила интересным отношение сидящих перед нами пяти членов семьи ко всему и ко всем. Хотя я и не видела их лиц, разве что в тех редких случаях, когда они оборачивались и шипели на нас, вполне можно было получить представление о нем.
К примеру, было совершенно очевидно, что, при том что по данному случаю все уселись вместе, при всем сходстве во внешности и в пренебрежительном, если не откровенно неприязненном отношении к Алексу, они плохо ладили между собой. Налицо были все признаки семейного разлада. Они редко смотрели друг на друга, женщины сидели совершенно прямо, решительно вытянув головы вперед, мужчины сутулились, но не смотрели ни на кого, кроме своих жен. Кроме того, старательно избегали взглядов на Брету, хотя она время от времени посматривала в их сторону, и совершенно не замечали Майкла и таинственного адвоката.
Думаю, уже ясно, что мне эти люди не понравились. Если у кого-то из них, за исключением Майкла Дэвиса, и были какие-то положительные черты, я пока что их не замечала. Ответив этим трем женщинам свирепым взглядом, я подумала, что напрасно приехала в Ирландию, но тут же пожалела об этой мысли. Алексу Стюарту нужно было мое присутствие здесь.
Алекс Стюарт — мой очень близкий друг, пенсионер, живет по соседству со мной и регулярно приходит помогать нам в антикварный магазин «Гринхальг и Макклинток», находящийся в престижном районе Торонто Йорквилле, таком престижном, что, пожалуй, нам может стать не по карману находиться там. Несколько месяцев назад Алекс получил удар по голове, вызвавший, по словам врачей, очень легкий паралич. Он лишь испытывал в течение нескольких дней легкое онемение одной стороны тела, но меня это напугало до смерти. Я с тех пор так кудахчу и хлопочу над ним, что, уверена, едва не свожу его с ума.
Поэтому когда Райен Макглинн, адвокат из юридической фирмы «Маккафферти и Макглинн» в Дублине, сообщил по телефону Алексу, что при оглашении завещания Эмина Бирна требуется его присутствие, и Алекс высказал некоторые сомнения относительно поездки, я настояла на том, что поеду с ним. Чтобы не смущать его, сказала, что мне нужен отдых, и хотя мысль об отпуске была еще более неожиданной, чем о черепахе в роли домашнего животного, я, к немалому собственному удивлению, решила устроить себе каникулы. Кроме того, уговорила своего друга, сержанта Королевской канадской конной полиции, Роба Лучку и его дочь Дженнифер ехать с нами. Мы решили вчетвером совершить тур по Ирландии после того, как завещание будет зачитано.
Алекс сказал, что понятия не имеет, зачем его вызывают, но я надеялась, что он получит небольшое состояние и сможет прожить остаток дней в роскоши. Зная, что он по своему характеру все равно будет приходить в магазин помогать нам, я думала, что, по крайней мере, мне больше не придется беспокоиться, как он сможет прожить на пенсию и те жалкие суммы, которые мы в состоянии платить ему.
Авиабилет Алекса должны были оплатить из средств Бирна, а я использовала часть бонусов частого авиапассажира на билеты для себя и Дженнифер. Их у меня великое множество, потому что товары, которыми мы с Сарой Гринхальг торгуем в своем магазине, закуплены во всех концах мира. Почти все закупки делаю я, поскольку Сара не особенно любит эту сторону нашего бизнеса, которая включает в себя по крайней мере четыре долгих путешествия в году.
Не знаю, почему я не пользуюсь этими бонусами чаще. Знакомым я говорю, что коплю их для кругосветного путешествия, в которое, видимо, никогда не отправлюсь. Зачем? Я занимаюсь тем, что люблю, и предпринимаю все эти поездки, от которых мало кто отказался бы, просто делая свою работу. Сказать по правде, я суеверно коплю бонусы на тот случай, если мы с Сарой когда-нибудь так обеднеем, что сможем остаться в деле только при условии, что я буду путешествовать бесплатно. Моя лучшая подруга Мойра, владелица шикарного салона красоты на нашей же улице, говорит, что бухгалтеры или актуарии, в обязанности которых входит забота о том, чтобы люди не обанкротили бонусами авиалинию, когда-нибудь подошлют ко мне убийцу.
Мы пробыли в Ирландии всего сутки, и я уже начала жалеть о том, что использовала эти бонусы. Мы сидели в полутьме одной из комнат усадьбы Эмина Бирна, которая, судя по неброскому указателю на дороге, называлась «Второй шанс». Дом был очень красивым, со светло-желтыми стенами, черной крышей и белой отделкой, впечатляюще длинной, изогнутой подъездной аллеей и множеством акров простирающейся к морю земли. Подъездная аллея была обсажена кустами гортензии, так густо усеянными поразительными розовыми, белыми и пурпурными цветами, что они едва не касались земли. В задней части дома была солнечная комната с белой плетеной мебелью, обитой зеленым ситцем, с видом на совершенно великолепный сад, а дальше, за вымощенным камнем патио и лестницей с гипсовыми урнами, виднелась голубизна Динглской бухты. Комната была замечательно светлой, просторной и резко контрастировала с общим духом этого места.
