Сразу после формирования правительства он заехал ко мне договориться о взаимодействии в законотворческой деятельности. Решительно поддержав нашу программу, он в конце 1991 – начале 1992 года полностью, без остатка вложил весь свой парламентский авторитет в нашу поддержку. Методично, громко, просто объяснял законодателям суть того, что мы делаем, доказывал, почему это необходимо, почему других решений не существует. Но парламентское большинство терпеть не может менторов, объясняющих, к тому же, неприятные, непопулярные вещи. Если осенью 1991 года поддержки Филиппова было достаточно для того, чтобы провести почти любой экономический законопроект, то к концу весны 1992-го стало ясно – его влияние на принимаемые решения свелось к нулю. Больше того, его поддержка – достаточное основание, чтобы законопроект был провален.
Большинство парламентариев обожает задавать вопросы членам правительства. Во-первых, в отличие от законотворчества, это одно из самых интеллектуально необременительных занятий. Один дурак, как известно, может задать столько вопросов, что сто мудрецов не ответят. Во-вторых, это позволяет наглядно продемонстрировать избирателям, как их избранник заботится об их интересах. Особенно в 1991-1993 годах, когда парламентские дебаты в принудительном порядке транслировались на всю страну. Возникавшая по ходу обсуждения того или иного вопроса идея – а не вызвать ли нам сюда кого;то из членов правительства для разбирательства – практически всегда принималась на ура. Приспособиться к этому очень трудно. Такие вызовы на ковер происходят, как правило, внезапно, в то время, когда у тебя совершенно другие важные планы. Причем вопрос, вдруг возбудивший страстный интерес, может быть самым неожиданным и, на твой взгляд, скажем, отнюдь не самым важным для работы правительства на сегодняшний день." Помнится, второе или третье мое выступление в условиях наступающего экономического коллапса в конце 1991 года было посвящено животрепещущему вопросу о выполнении правительством решений Съезда народных депутатов об экономических санкциях против Грузии в связи с грузино-осетинским конфликтом. Только входил в это время в курс дел, плохо знал детали. Лишь в машине, по дороге в парламент, успел просмотреть подготовленный материал. Словом, на мой взгляд, выступил крайне неудачно. Позже, с опытом, понял – лучше настоять на переносе обсуждаемой темы, и, если уж идешь в Верховный Совет, обязательно надо выкроить хотя бы полчаса, чтобы спокойно собраться с мыслями, подготовиться. Поначалу, когда появлялся в Верховном Совете, депутаты стремились увеличить время ответов на их вопросы до максимума. Но потом сообразили: если задаешь вопрос на темы, связанные с экономикой, желательно хоть что-то понимать в предмете, о котором спрашиваешь. Иначе неизбежно перед всей страной, перед своими же избирателями будешь выглядеть полным идиотом. Конечно, от моей гиперюношеской памяти к этому времени остались жалкие крохи, но в общем, если ты постоянно "варишься" в экономике, суть того, что стоит за той или иной проблемой или цифрой, держать в голове не так уж трудно.
Мне кажется, у коммунистов пропала охота задавать мне слишком много вопросов после того, как в ответ на какое-то вполне демагогическое замечание о состоянии здравоохранения я провел с ходу подробный анализ динамики заболеваемости по основным группам болезней на протяжении последнего года. А когда лидер думских аграриев Михаил Лапшин был публично уличен в полном непонимании разницы между учетом зерна в амбарном и бункерном весе, стало ясно – оппозиция опозорена. И потом при каждом моем выступлении по рядам коммунистов и их союзников проносился шепоток: "Гайдару вопросов не задавать". Честно говоря, это была одна из маленьких, но приятных побед.
Кроме любознательности парламентариев, было еще одно обстоятельство, предельно затруднявшее планирование времени, нормальную организацию работы. Это протокол. Когда смотришь по телевизору, как какой-нибудь государственный деятель обходит почетный караул, подписывает бумаги, поднимает бокал шампанского на званом обеде, можно подумать, что работка в общем-то не пыльная. Может быть, оно и так, когда государственная машина работает спокойно и размеренно. А в 1991-1992 годах, когда столько всего нужно было успеть, становилось безумно жалко каждой потерянной минуты. Всякий раз, когда выяснялось, что надо ехать кого-то встречать, провожать, принимать и всегда в самое неподходящее время, – испытывал бессильное бешенство. Серьезные вопросы обсуждаются не на званых обедах и не на парадах. Вместе с тем, уклониться от этого протокола было абсолютно невозможно.
Довольно быстро понял, что мне в административных делах дается и что – нет. Большая часть работы в правительстве – это постоянная необходимость принятия решений при столкновении противоположных ведомственных позиций. Здесь либо кто-то должен принять ответственность на себя, выслушать аргументы и сказать: будет так; либо бесконечно закручивается все та же, ни к чему не приводящая карусель межведомственных согласований. Наверное, именно потому, что я достаточно хорошо видел стратегические задачи, стоящие перед нами, проводимые у меня совещания оканчивались, как правило, конкретным решением. Не исключаю, что эти решения не всегда были оптимальными, но убежден – в сложившейся в конце 1991 года ситуации лучше принять неоптимальное решение, чем не принимать никакого. Хуже всего мне давался начальственный рык, к которому многие в аппарате управления по дурной советской традиции привыкли. Генетически отсутствовала способность кричать на подчиненных. Убедился – с теми, на кого следовало бы кричать, мне лучше просто не работать.
Пожалуй, главное достижение осени-зимы 1991-го в организации работы правительства – возникшее и окрепшее, при всех различиях человеческих характеров, чувство общности, единой команды. Наверное, основная причина – это реально угрожающая ситуация, осознаваемая всеми тяжесть взятой на себя ответственности, ощущение высокой степени риска. Это создало в первые, самые важные и опасные, месяцы реальную, непоказную товарищескую обстановку, резко облегчающую координацию усилий. Я понимал, что это не навечно: как только кризис чуть отступит, законы бюрократической организации,увы, начнут брать свое. Но тогда, зимой 1991/92-го,мы действительно чувствовали себя сыгранной командой.
Разделение компетенции – полезная, более того, необходимая вещь. Но в той ситуации, в которой оказалась страна, экономика вторгалась во все сферы жизни. Я уже упоминал, что союзный Госплан начал работать над сокращением заказа на вооружение. При обсуждении этого вопроса с представителями Министерства обороны кто-то из генералов, услышав, что заказ будет сокращен втрое, после ошеломленной паузы сказал:Извините, но это требует политического решения!
Безусловно, – согласился я. – Вот вы и рассматривайте решение правительства как политическое. Ведь, насколько мне известно, политбюро больше не существует.
Пожалуй, в это время любая проблема была политической. Взять хотя бы обеспечение населения хлебом. В 1991 году урожай зерновых оказался не важным, но отнюдь не катастрофическим – примерно 85 процентов от среднего уровня урожаев за 1986-1990 годы. Но сразу после путча, о чем я уже говорил, поставки зерна резко сократились. Никто не хотел везти зерно на заготовительные пункты, и больше не существовало власти, которая бы могла взять его силой. На 1 декабря общие хлебные ресурсы государства составили 10,1 миллиона тонн, то есть в два с лишним раза меньше, чем в предыдущем году. Но даже этими скудными запасами распорядиться оказалось чрезвычайно сложно. Богатые зерном области Северного Кавказа, ссылаясь на тысячи причин, отказывались отгружать хлеб нуждающимся Центру, Уралу, Северо-Западу…
Между тем расчет показывал, что даже если среднемесячное потребление сократится по сравнению с 1990 годом на 20 процентов (с 5,3 до 4,3 миллиона тонн) и если правительство сможет обеспечить межрегиональный маневр резервами, хлеба хватит только до середины февраля. Пришлось, пригласив министра сельского хозяйства В.Хлыстуна и председателя Комитета по хлебопродуктам Л.Чешинского, дать указание сократить поставку зерна на фураж, начав, при необходимости, сокращение поголовья скота. Но и это проблемы не решало. Продержаться до следующего урожая, избежать продовольственной катастрофы можно было, только обеспечив своевременное поступление зерна по импорту.
