Через полчаса они были уже дружны. Зинаида Ивановна распаковала гостинцы, пересмотрела небольшую библиотечку в угловом шкафу и осталась недовольна — книг мало, подобраны случайно, что же читают эти два ребенка и читают ли вообще? В этом придется как следует разобраться. Зато незамысловатая электрокухня была найдена почти в полном порядке. В общем, с первой же минуты знакомства со свекровью Аннушка попала под ее высокое руководство.

Вернувшись домой после разговора с Роговым, Николай еще в коридоре услышал смех и звонкое восклицание жены:

— Мама! Это же не понравится Коленьке!

В комнате выглядело все особенно домовито, на плитке что-то шипело и побулькивало и пахло очень вкусно. В белом фартучке, розовая, возбужденная Аннушка приколачивала новый настенный коврик у кровати, Зинаида Ивановна только что передвинула поближе к окну письменный стол. И мать и жену заслонял от Николая золотистый столб солнечного света.

Оглянувшись на сына, Зинаида Ивановна всплеснула руками:

— Батюшки, вот шахтерище вымахал!

А уже за обедом мать с пристрастием допрашивала:

— Скажи-ка, дружок, почему по восемнадцать часов крутишься на шахте? Что это за отсебятина?

— Какая отсебятина?.. — Николай заметно смутился, Есть же государственный план…

— Который нужно выполнять? Ну и выполняй, как положено коммунисту, а ты словно торгаш в собственной лавочке: каждую копейку сам норовишь сунуть в кассу. Но ведь есть же у тебя на участке люди заботливые, советские, — тоже болеют за дело, думают о нем, зачем же им заглядывать под руку? Так ведь нет, такие начальники, как ты — из молодых да ранние, — мельтешат перед глазами, суются в каждую мелочь: «Ах, как бы чего не вышло!»

— За себя я восемь часов на шахте, — возразил сын, — могу и меньше. Но нужно же что-то делать и за тех, кто не успевает, — я не виноват, что не все одинаково трудятся…

— Золотой ты мой! — полное лицо Зинаиды Ивановны затряслось от сдержанного смеха. — Что это за теория: «за себя, да еще за других?» Кто тебя этому учит, кто тобой командует? Рогов?

Она долго и придирчиво выспрашивала; кто такой Рогов?

— Я рядом с ним научился мечтать! — выпалил неожиданно Николай.

— А он рядом с тобой чему научился? — строго спросила Зинаида Ивановна. — Скажу по-свойски: это меня тоже интересует. Не знаешь? Ну, тогда вот что: позови-ка его на чашку чая, скажи, что я хочу ему в глаза заглянуть.

— Занят он… — замялся Николай. — Такую махину на плечах держит.

— Не говори глупостей! — прикрикнула Зинаида Ивановна. — Вот еще богатыри подобрались — один чуть не за десятерых работает, другой целую шахту на плечах держит. Занят! А ты попробуй.

Николай назавтра же попробовал, пригласил.

— Часов в восемь вечера, говоришь? — только и переспросил Рогов, потом подумал, посмотрел в свой дневной план, вычеркнул что-то и ровно в восемь вечера пришел. И не один, а со Степаном Даниловым.

Степан же притащил свой фронтовой аккордеон, и получилось совсем хорошо.

Аннушка, наверное, никогда не забудет этот удивительный вечер. Легкий ночной морозец разрисовал серебряными перьями лунные квадраты оконных стекол; зеленовато светилась затемненная абажуром настольная лампа, в дальних углах затаились легкие тени. О г лунной ночи за окном, от тишины, изредка-нарушаемой голосами собеседников, почему-то казалось, что плывет маленькая комнатка в далекое далеко.

Аннушка думала, что мать будет выспрашивать Рогова, кто он да что он, а тот взъерошится — и найдет коса на камень. Но Зинаида Ивановна только глянула на его сильную подобранную фигуру, на открытое, немного утомленное лицо и, встав навстречу, сказала просто:

— Вот вы какой…

Степан Данилов только что вернулся из поездки в Сталинск, где долечивалась Тоня Липилина, и был весь какой-то летящий, песенный, говорил с хрипотцой, но когда запел под аккордеон, какой проникновенной силы, какой покоряющей теплоты оказался у него голос!

Случилось это просто, как будто песня только и ждала этого вечера, этого часа. Вначале выпили по стакану чая, потом поговорили о чем-то незначительном, и вдруг Рогов попросил:

— Спой, Степа!

И Данилов запел, приподняв лицо, легко прикасаясь пальцами к прохладным перламутровым клавишам инструмента:

Степан умолк, чуть наклонив голову к плечу, словно прислушиваясь к улетающим звукам. Рогов повторил вполголоса, нараспев:

— Мы с другом — будто два крыла летящего орла… Хорошо, когда песня от сердца!

— Как живешь, так и поешь, — заметила Зинаида Ивановна, потом оглядела всех по очереди, обняла за плечи Аннушку и кивнула инженеру: — Рассказывайте, Павел Гордеевич, как живете, как суетитесь?

Рогов пожал плечами и, понимающе глянув на смутившегося Николая, улыбнулся.

— Живем так, Зинаида Ивановна, что и суетиться некогда.

— Как в сказке?

— Нет! — Рогов глянул открыто, в глазах у него мелькнула строгая тень. — Нет, Зинаида Ивановна, в сказке скучно: там человек становится счастлив по щучьему велению, а мы счастье своими руками трогаем.

— Хвастаетесь! — добродушно подзадаривала Зинаида Ивановна.

— Нет, честное слово! — Рогов вскочил. — Посмотрите на нас, на сына, на дочь, послушайте, как у Степана сердце бьется! И все потому, что никогда люди не чувствовали себя нужнее, необходимее в жизни, чем наши люди — советские!

— Все без исключения?

— Да исключений так мало, что о них даже не думается.

Зинаида Ивановна с сомнением, пожала плечами.

— Это шапкозакидательство. Почему вы исключаете основное в нашей жизни — борьбу за лучшее, борьбу с косностью, рутиной?..

— Не исключаю! — перебил Рогов. — Борьба эта для нас так же необходима и незаметна, как собственное дыхание. Я не делаю из этого сердцещипательных трагедий, борьба эта наших людей не раздваивает. Да, я знаю, вижу, что есть у нас и такие, которые… как бы вам сказать… у которых весь мир умещается в четырех стенах квартиры.

Зинаида Ивановна рассмеялась и тут же погрозила Николаю с Аннушкой: