Рогов проговорил сквозь зубы:

— Имейте в виду, я вам не дам спокойно жить! Не трудитесь со мной ходить, я сам осмотрю участок.

Забои на участке не понравились Рогову так же, как и доклад начальника. В нижней параллельной просеке он застал группу забойщиков. Кто-то из них посветил ему в лицо и сказал:

— Ну работка, сидишь и зеваешь, аж за ушами ноет, — лесу, видишь ли, нехватило.

Думая, что его не узнали, Рогов присел в сторонке. Но один из шахтеров вдруг обратился к нему:

— Может, вы нам разъясните, когда волынка на нашем участке кончится? У всех работа как работа, а у нас что ни день, то коловорот: или без леса, или без порожняка.

Выяснилось, что на участке работают две бригады, причем одна, с которой он сейчас говорил, состоит целиком из старых кадровых забойщиков, а другая — из выпускников школы ФЗО. Кадровики не зря ворчат. Им постоянно приходится подбирать «хвосты за трудовыми резервами», — как выразился Очередько.

Рогов прошел в лаву. Врубовка стояла. Машинист при тусклом свете лампочки чинил брезентовую рукавицу. Глянув мельком на инженера, он равнодушно буркнул:

— Кабель надо менять, а слесаря черт с квасом слопал.

— А самому зазорно этим заняться?

— При чем тут зазорно? Мне же не дадут кабель на складе.

Спустившись через печь и прыгнув с расшатанной лесенки, Рогов увяз обеими ногами в грязи. Вода и грязь затопили рельсы. Штрек похож был на длинное стоячее болото. Тоненько пел вентилятор, вытягивая невидимую воздушную нить, в сторонке теплился огонек лампочки, люковой дремал, привалившись к стойке.

— А что же мне делать? — обиделся он на замечание Рогова. — Порожняк на месте, а угля в спусковой печи пока нет.

— Запомни, — тихо, но настойчиво сказал Рогов, — штрек на сто метров в ту и в другую сторону — твое хозяйство. Вернусь сюда к концу смены, и если участок будет попрежнему по уши в грязи, я назову тебя лодырем… При свидетелях назову! Понял?

С тяжелым чувством досады поднялся Рогов наверх. Был поздний вечер. На ступеньках железного виадука теплились огоньки папирос.

— Ну, хватит вам про девчат! Скука! — сказал кто-то ломким басом. — Давайте споем лучше. Люблю песни.

Поднявшись на виадук, Рогов подошел к сидевшим и спросил:

— Покурить найдется?

— Найдется, товарищ Рогов, садитесь, — предложил любитель пения.

— Откуда знаешь меня? — спросил Рогов, принимая папироску.

— Ну еще бы, — усмехнулся парень. — Вас сегодня так в газете разделали — теперь весь рудник знает.

— В газете?

— Ну конечно. А вы что, не знаете? Так вас же там на все корки и даже стишок внизу приписали.

— Придется почитать на досуге, — присаживаясь на ступеньку, сказал Рогов.

— Да уж придется, если не читали! — несколько человек коротко рассмеялись.

Минуты две сидели в неловком молчании, потом один из парней, очевидно самый разговорчивый, нетерпеливо встал.

— Скукота! В клуб, что ли, сходить…

— Вот что… — Рогов спокойно взял его за руку и усадил рядом с собой. — Можно ведь и так жить чтобы скукота не мучила.

— Да я к слову, — замялся парень и настороженно затих.

— Вот и я тоже к слову. Мне кажется, вы все на седьмом участке работаете? Бригада Черепанова? А ты — Черепанов, так, что ли?

— Ну, так… — ответил кто-то с верхней ступеньки и тут же невесело вздохнул. — Начнется сейчас проработка.

— Какая проработка?

— Ну, ругань. Нас Очередько и утром и вечером лает.

— Не нравится? — засмеялся Рогов.

— Вас же самого в газете… Разве нравится? — коротко хохотнул паренек, сидевший рядом.

Рогов вспомнил о непочатой пачке папирос, распечатал ее и угостил собеседников.

У него был план поговорить с молодыми забойщиками начистоту, спросить прямо, есть ли у них желание работать, что их вообще заставило пойти в шахту, если это так трудно, и, наконец, какая им помощь нужна. Он уже мысленно прикидывал, с чего и какими словами начать… Но вдруг, по какой-то непонятной связи, ему представилось, что он сидит в кругу молодых солдат где-нибудь недалеко от переднего края. Сколько таких встреч было за годы войны и как мало было сказано слов при этом… Да и много ли нужно было слов людям, которые пришли защищать родную землю! И все же слова большой человеческой правды иной раз сами рождались, поднимая в людях то гнев к врагам, то нежную сыновнюю любовь к отечеству. Но это было на фронте, в необычной обстановке, далеко от родимого крова, а что же такое особенное сказать этим молодым шахтерам?.. Как же им сказать, чтобы они вдруг увидели, что самой жизнью поставлены у настоящего дела? Рогов еще думал над этим, но слова уже сами рвались, просились на волю…

И вдруг неожиданно для себя сказал задумчиво:

— Хорошую жизнь начинаете… — Потом подумал и, вдруг двинув нетерпеливо плечами, повторил громко: — Хорошую, удивительную жизнь! Слышите, шахтеры? А начинаете вы ее вразброд, неумело, потому что не знаете, сколько сил в каждом из вас… Мне почему-то очень хотелось бы видеть, как рядом с вами ходит, работает, песни поет Степан Данилов. Был у меня такой парень в роте на Брянском фронте. В трудное время довелось ему воевать..

Говорил Рогов спокойно, временами умолкал, глубоко затягиваясь папироской, и тогда золотой огонек слабо освещал его припухшие губы, коротковатый нос и крутые надбровные дуги. Земля дремала вокруг, словно прислушиваясь к его неторопливому рассказу; звезды как будто спустились ниже; совсем близко шумно вздыхала шахта… А перед слушателями одна за другой возникали далекие фронтовые картины.

— …Ненастная осень раскачивала редкий, вырубленный огнем осинник. Оползали глиняные стенки траншей. Липкая грязь сочилась через порог блиндажа. Темно и сыро. На земляных нарах сидят и лежат солдаты. Тихо в блиндаже. Но вот кто-то стучится в дверь. «Войдите», — недовольно отзывается старшина.

Дверь открылась. На пороге вытянулся совсем небольшого роста солдат и доложил: «Красноармеец Данилов. Из госпиталя. Военная специальность — разведчик и снайпер. Прибыл с маршевой ротой, прошу зачислить на все виды довольствия».

Передохнув секунду, он вдруг прыснул в кулак: «Бомбили меня сейчас».

В блиндаже расхохотались: «Наверняка сам Геринг прилетал… А мы тут гадаем: почему на участке затишье?..» — «Так ведь Гитлер все силы и стянул против этого снайпера!»

«Расскажи толком», — попросил старшина. «Так я же толком, — весело откликнулся парень. — Ехал на попутной кухне с поваром. Во-первых — тепло, во-вторых — сытно. Повар лихой, врал всю дорогу, как он при помощи черпака захватил в плен венгерского генерала. И вдруг самолеты. … Этот кулинар пополз на четвереньках в кусты. Я тоже хотел прыгнуть в какую-нибудь ямку, но жалко стало кухню. Схватил вожжи и давай гонять по полю. От гоньбы этой, что ли, дрова в кухне разгорелись, дым, как от парохода, а самолет пристал и пристал… Ну и взял он меня потом в работу: «Самому, — говорит, — старшине доложу!» — «Кто, немец, что ли?» — «Да нет, повар. Это когда немец улетел. Надо сначала, — говорит, — кухню завинтить герметически, а потом сражение принимать. Половину, — говорит, — щей расплескал, растяпа!»

«Повар у нас действительно строгий, — заметил старшина. — Но если со щами на самом деле неустойка, не миновать вам обоим по два наряда вне очереди».

В блиндаже снова расхохотались. А потом каждому вдруг захотелось иметь своим соседом маленького новичка. К нему сразу потянулись с несколькими кисетами, но старшина взял инициативу в свои руки и поместил Данилова рядом с собой.

Через полчаса снайпер завладел ротной гармошкой и пленил солдатские сердца родными мелодиями. Через месяц на его счету было уже одиннадцать немцев, а через три месяца — семьдесят шесть и две правительственные награды. По всему фронту разнеслась слава о молодом снайпере. Его вызвал к себе генерал и вручил именное оружие. У Данилова оказались десятки последователей и учеников.

Примерно в это же время прославилась своими подвигами снайпер соседнего батальона — Тоня Липилина. Общительный и покладистый Данилов почему-то равнодушно обходил девушку. Они часто встречались, работали в соседних секторах, а душевной близости у них почему-то не возникало, хотя это было бы вполне естественно между людьми, которые обеспечивали друг другу боевые фланги.