Я замерла посреди комнаты, как телеграфный столб. Ник приложил палец к губам, а потом ласково исследовал дверь наощупь, словно заделался экстрасенсом и собирался на расстоянии определить, есть ли за ней что-либо угрожающее.

У меня зачесался нос — как всегда, в самый ответственный момент жизнь приготовилась подсунуть мне какой-нибудь прикол. Конечно, тут же зверски захотелось курить — так, как хочется курить только тогда, когда нельзя, или когда в пределах досягаемости нет даже табачных крошек.

Я не знала, кто мог быть там, за дверью. Точнее, знала, и готовилась к худшему — и потому покурить было просто необходимо.

Зажигалка чиркнула так громко, словно туда по ошибке вместо кремня вставили брусок для заточки ножей. Вдруг фанерная перегородка содрогнулась, и из кухни раздался вздох измученного механизма. Зажигалка полетела на пол, я дёрнулась и чуть не намочила штаны, а Ник шарахнулся в сторону и со всей дури приложился лбом об дверь.

— Мать твою, — выругался он. — Грёбаный холодильник.

Перегородка ритмично вибрировала, разнося по никовой хате натужное пыхтение доисторического компрессора.

Под окном зафырчал автомобиль, около подъезда взвизгнули шины.

— Стой тут, — рявкнул Ник, рывком распахивая дверь, и ломанулся вверх по лестнице.

Как будто я могла слинять в вентиляцию, или в щель под раковиной, где было тараканье гнездо, и он требовал, чтоб я не вздумала бросать его одного!

С лестницы дуло и воняло котами. В этом чёртовом городе, похоже, не было подъезда, в котором бы не успел нассать хотя бы один кот.

— Это незнакомая тачка, Ева, — Ник скатился вниз и принялся лихорадочно закрывать дверь на все замки. — Зелёная малолитражка. Я первый раз вижу здесь чёртову зелёную тачку.

— И… — я только-только приноровилась выдать фирменное "И?", как он взорвался:

— И если ты сейчас скажешь это своё "И?", клянусь, я выброшу тебя в окно. Или завою.

— Тебе уже разок хотелось повыть, — напомнила я. — Когда закрыли Тони. И потом, ты не можешь знать все тачки в городе.

— Чёрт тебя возьми, я могу — и знаю — все тачки в моём доме, — отрезал он. — И этого…

Закончить он не успел. Под окнами снова заурчал мотор.

Ник прикрылся занавеской и начал изучать панораму, которую разнообразила помойка, расползшаяся до размеров громадной мусорной кляксы. Думаю, если бы на дереве напротив появилась птица, которая не жила в его дворе, но именно сегодня решила тусануться с приятелями, Ник бы тут же опознал её, как полицейского агента с прослушкой, видеонаблюдением и полным набором спецтехники.

— Уехали, — наконец, тихо сказал он.

У меня затекла шея, я не курила чёртову тучу времени — с таким перерывом в приёме никотина самое оно было подумать о том, чтоб бросить курить; для полного комплекта мой мочевой пузырь опасно переполнился и прямо-таки вопил об этом во всё горло.

Ник прокрался к большому шкафу и со скрипом открыл дверцу. Послышалась возня и приглушённые ругательства.

— Давай сюда, Ева, — потребовал он, пихая мне в живот картонную коробку, от которой воняло пылью и старьём. — Помоги.

— Не знаю, что ты надеешься там найти, но будет совсем круто, если это окажется заложенный чёрный ход, — шёпотом пошутила я.

— Это окажется штука, которая… — начал Ник и чихнул. Шкаф качнулся и вывалил на пол остатки содержимого.

— Ага, — удовлетворённо сказал Ник, поднимая с пола чёрный футляр.

Это был внушительных размеров бинокль. Я даже не удивилась. Я не удивилась бы, даже если там обнаружился бы телескоп или машина времени: способность удивляться испарилась у меня сразу после наступления Большого Стрёма.

— Ева, — шёпотом сказал Ник и поманил меня пальцем.

Я пригнулась, будто через окно меня мог снять снайпер, и чуть ли не ползком двинулась в сторону балкона.

— Держи, — Ник извернулся и, не открывая дверь нараспашку, через узкую щель выволок снаружи жестяную коробку.

В коробке хранился пакет с товаром. Господи Боже, это дерьмо воняло так, словно его там был не килограмм, а, как минимум, тонна.

Большой Стрём семимильными шагами двигался к развязке.

— Воду держать включённой, — одними губами приказал Ник.

— Это значит вывалить в канализацию все наши деньги, — с отчаянием сказала я.

— Лучше вывалить туда все наши деньги, чем сделать то же самое с собственной жизнью, — резонно возразил он и повернул кран.

Внезапно труба дёрнулась, и струйка воды стала толщиной в мизинец.

— Только не это, — сказала я с обречённостью приговорённого, и мы вытаращились друг на друга, словно только что узрели конец света. Наконец, я спохватилась и лихорадочно принялась затыкать дырку стока, а Ник пулей метнулся в кухню и загрохотал кастрюлями.

Кому, как не нам, было разом припомнить все страшные истории про воду, которую специально отключали копы, уже стоя перед входной дверью и готовясь высадить её вон…

…Вода текла струйкой не толще карандаша, а мы смотрели на неё, как заворожённые. Думаю, если бы она иссякла совсем, мы бы попросту рехнулись…

Я сидела на полу возле ванны, предусмотрительно распахнув дверь и держа на коленях пакет с порошком. Финт был в том, чтобы в случае чего уложиться в несколько секунд и смыть в раковину несколько сотен тысяч — или свой собственный немереный срок. Так как порошок, которым воняло уже на весь коридор, имел поразительное свойство трансформироваться либо в одно, либо в другое, словно философский камень.

Ник курсировал от балконной двери к окну на лестничной клетке — точнее, мотался взад-вперёд, как наскипидаренный, — и пас поляну, то есть всё, что было снаружи. На его шее болтался бинокль-монстр, а вокруг глаз уже угадывались красные надавленные полукружья — с таким усердием он пялился в окуляры.

На дворе стемнело. Я, наконец, закурила. Дым сквозняком вытянуло наружу, и, видать, дымом же, как магнитом, в хату притянуло Ника. Он скатился с лестницы, держа в руках листок, выдранный из своей записной книжки.

— Боюсь спросить: что бы это могло быть? — поинтересовалась я.

— Номера всех чёртовых тачек, — Ник рывком содрал с себя бинокль, оттянувший ему всю шею, и плюхнулся на стул. — Всех незнакомых тачек — и не спрашивай, зачем они мне нужны.

— Хорошо, — покорно согласилась я.

— Надеюсь, ты не против того, чтобы принять вахту? — с подозрением спросил он.

— То есть, взять эту штуку, — я ткнула пальцем в чудо оптики, — плюс твой список, и вести наблюдение за прилегающей территорией?

— Точно, — устало подтвердил он и сунул мне листок.

Я вздохнула и сунула ему пакет.

В этом было рациональное зерно. Всю ночь и весь следующий день мы не отлипали от панорамы двора, помойки и крошечного пятачка, где разворачивались местные тачки. Оказалось, что куча машин были по меньшей мере странными: из них никто не выходил, в них никто не садился, они просто некоторое время стояли прямо возле дома — или в радиусе ста метров, — а потом давали по газам и больше не появлялись. Понятия не имею, в чём был подвох — быть может, только в том, что тогда любая тачка вызывала у нас подозрение, даже если из неё вылезал сосед с пакетами из супермаркета или беременная женщина. Большой Стрём продолжал рулить…

Машины приезжали и уезжали. Мы по-братски делили обязанности, курево и еду. Не знаю, были ли мы правы хоть в одном случае из ста. Проверить мы не могли, да и не горели желанием, а от Эла шарахнулись бы, как от чумного. Впрочем, мы шарахались даже от собственного отражения в зеркале. Телефон был выключен и продолжал мирно собирать под диваном пыль.

Большой Стрём кончился через день после того, как была съедена последняя замороженная пицца и последний кусок чёрного хлеба. Мы выключили воду, засунули пакет обратно в жестяную коробку — и вышли из подъезда, стараясь не особо глазеть по сторонам. Эти пятнадцать минут от никова дома до подземки нам казалось, что мы идём по улице нагишом, а на лбу у нас обоих маячит красная точка лазерного прицела снайпера… Каждая минута превращалась в год. Пятнадцать чёртовых лет мы тащились до ближайшей станции — как в кошмарном сне, когда воздух вокруг становится вязким, словно смола.