– Итак, господа Совет, кто за то, чтобы принять мое предложение?

Никто, кроме Пал Палыча, не поднял руку.

– Кто против?

Все без исключения подняли руки.

– Понятно. Следовательно, и воздержавшихся мы не имеем.

– Извини, Пал Палыч, но предложение твое не проходит. Секретарь, занесите это в протокол, – резким тоном произнес один из присутствовавших.

– Не торопись, Женя, – остановил ее Пал Палыч. – Мне крайне неприятно отнимать у вас драгоценное время, – продолжил он, обращаясь к Совету, – но все же осмелюсь попросить у вас еще минуту внимания. После черчения, господа, вернемся к арифметике. Как вам всем известно, я имею 22 % акций и стою на том, чтобы не продавать комбинат. Даже если не учитывать отдыхающего на Вануату господина Чижикова с его полутора процентами… А я не сомневаюсь в его стопроцентной солидарности с вами… Пусть вдевятером, но вы имеете 32,5 % акций, и, следовательно, мое предложение не проходит. Однако не торопись, Женечка. Не торопись.

Он открыл лежавшую перед ним тонкую черную папку, которую взял с собой, идя на совет, и достал три листа бумаги.

– Это заверенные нотариусом три генеральные доверенности от господ Гостева, Кулбужева и Щетинина, где они предоставляют мне право выступать и голосовать от их лица на Совете директоров. Можете ознакомиться, – с этими словами он отдал бумаги одному из членов Совета, который тупо уставился в текст доверенности.

– В совокупности названные мною господа имеют 44 %. Приплюсуем сюда моих двадцать два… Итого: шестьдесят шесть. Жутковатая цифра, но тем не менее кворум, господа.

– Паша, ты шутишь, – с побелевшим подстать цвету волос лицом произнес Семен Аркадьевич без знака вопроса.

– Разве я когда-нибудь шутил при решении серьезных вопросов? Господа! – обратился он ко всем присутствующим. – Прекрасно понимаю ваше состояние. Каждый из вас наверняка строил свои планы от этой сделки, но правила есть правила. Кворум, господа! Секретарь, занесите в протокол решение Совета.

Забрав доверенности из рук так и не пришедшего в себя члена Совета, Пал Палыч вышел из зала. Собрав бумаги с записями собрания, Женя последовала за ним. Выйдя в коридор, она прижалась к стене и, опустившись на корточки, заплакала. Не успевший далеко отойти, Пал Палыч вернулся и поднял ее. Нежно поцеловав Женю, сказал: «Успокойся, доброе создание. Они не стоят твоих слез. А я – тем более. Пойдем хлебнем зелененького чаю».

Стоит ли говорить, какая буря поднялась, когда за президентом компании захлопнулась дверь. Кто-то громко кричал, кто-то задыхался от гнева, кто-то делал и то и другое единовременно. И лишь Семен Аркадьевич сохранял видимое спокойствие. Наконец, и он не выдержал.

– Хватит орать! – громко крикнул он, и все замолчали. – Что толку от вашего ора?! Вы что, не поняли, что происходит?

– А что тут понимать? – ответил ему один из орущих и задыхающихся. – Наворовал, падла, а теперь хочет быть чистеньким! Под новые веяния, сука, подстраивается, а мы – все в говне!

– С твоими мозгами привычная для тебя ситуация, – сказал Семен Аркадьевич и тоже вышел из зала заседания Совета директоров.

Без пяти двенадцать Лариса Дмитриевна подъехала к театру Сатиры. Ей повезло. Она припарковалась с первой попытки, так как прямо перед ней только-только отъехал джип, освободив тем самым единственную вакансию в длинном, до самой Тверской, ряду стоявших автомобилей. Заглушив мотор, она пребывала в некотором раздумье. Лариса не знала, что ей делать: оставаться в машине или подойти к центральному входу театра. Собственно, так, как они с Сергеем и договаривались. Ко всему прочему она никак не могла справиться с охватившим ее волнением. Лариса прикурила сигарету, но, сделав пару затяжек, нервным движением руки загасила окурок. Наверное, она бы еще долго принимала решение, если бы не простая мысль, пришедшая ей в голову: Сергей в машине ее может просто не увидеть – побудила Ларису немедленно выйти из автомобиля и, забыв его закрыть, подойти к главному входу.

Она стояла на холодном ветру в своей собольей шубе и вертела головой в разные стороны в надежде среди прохожих отыскать того, к кому неслась сюда, не думая о правилах дорожного движения.

Ровно в двенадцать ноль-ноль напротив места, где стояла Лариса, остановился серебристый «Роллс-Ройс». Водительская дверь открылась, и оттуда вышла стройная блондинка в черных очках. Она была в форме, в которую обычно облачаются персональные водители, возящие своих хозяев именно на «Роллс-Ройсах». На голове у нее была фуражка, соответствовавшая ее костюму, с эффектно загнутым вниз козырьком. Обогнув машину со стороны капота, изящной неспешной походкой она подошла к задней двери и плавным движением ее открыла. Из «Роллс-Ройса» вышел Сергей. На нем был черный дорогой костюм изумительного покроя, под пиджаком черная рубашка и черный галстук с большим бриллиантом. Его длинные волосы были распущены, но уложены каким-то удивительным манером, образуя ряд частых проборов, идущих параллельно ото лба к затылку.

В совокупности все это действо произвело столь ошеломляющий эффект на окружающих, что прохожие невольно останавливались и завороженно глядели на происходящее, не скрывая своего удивления. И это в Москве, в самом ее центре, где вообще кого-либо чем-то удивить не представляется возможным.

Лариса и Сергей сразу увидели друг друга. С едва заметной улыбкой он прямиком направился к ней. Состояние Ларисы в этот момент можно было определить двумя точными словами: паника и страх. Глаза заволокла пелена, а ноги стали ватными и отказывались держать собственное тело. Ее последней мыслью было: «Боже! Помоги мне. Я же теряю сознание».

Она открыла глаза и увидела перед собой склонившуюся голову Сергея. Казалось, он застыл, целуя ее руку. Через лайковую перчатку она не ощущала прикосновения его губ. Ларисе было ужасно холодно, но она почему-то ясно понимала, что это не влияние пронизывающего ветра. Крупные слезы, ручьями покатившиеся из глаз, мешали ей видеть четкие формы и грани предметов. Лариса положила другую руку ему на голову и сказала:

– Сережка, родной мой, если бы ты только знал, как я ждала этой встречи.

Он поднял голову и спокойно посмотрел ей в глаза.

– Тебе холодно. Ты вся дрожишь, Лариса. Если бы я только мог предположить, что наша встреча доставит тебе столько сердечных мук, я бы никогда не позвонил тебе.

– Ну что ты такое говоришь, Сережка? Может, все это время я только и жила этой встречей с тобой. Может, это все, что есть настоящего в моей жизни.

– Я благодарен тебе за такие слова, но не хочу, чтобы ты стояла на ветру. Пойдем в машину. Там тепло и есть хотя бы крыша над головой.

Он бережно взял ее под руку и повел к машине. Когда они подошли к автомобилю, женщина-шофер открыла им заднюю дверь. Сергей, усадив Ларису, не торопясь, обошел машину и сел с другой стороны, дождавшись, однако, когда водитель откроет ему дверцу.

Оказавшись рядом с Ларисой на заднем сиденьи, он нажал на кнопку и поднял стекло, разделяющее переднюю и заднюю части салона. Нажатием на другую автоматически задернулись шторы, изолировав сидящих сзади от внешнего мира со всех сторон.

– Ну как, хоть немного согрелась?

– Спасибо, Сереженька, согрелась. И даже немного успокоилась. Только никак не могу поверить, что вижу тебя.

Она уткнула голову ему в грудь и замерла, не шевелясь, не двигаясь и не дыша. В таком положении они находились довольно долго. Сергей не торопил ее. Неожиданно Лариса подняла голову и откинулась на спинку сиденья, глядя перед собой.

– Ненавижу! Урод! Жалкий самовлюбленный урод! Никогда я тебе этого не прощу! Тварь! Гадкая тварь! Ненавижу!

– Лариса, что с тобой? Чем я тебя обидел?

Она бросилась к нему на шею, обнимая и страстно целуя его руки, губы, волосы…

– Что ты, Сережка!.. Как ты мог подумать?! Родной ты мой! Любимый мой! Как ты мог подумать! Никогда не прощу!.. Хочешь, бери меня прямо здесь! Прямо сейчас!