– Как, вы и это знаете? – еще больше округлил глаза вконец обескураженный олигарх.
– Да ерунда. Просто баронесса завела себе дурную привычку. Точнее сказать, две дурных привычки. Все время смотрит то на часы, то в этот никчемный дверной глазок. Как будто раньше ничего подобного в глаза не видела.
В эту секунду, опять же словно ниоткуда, появилась так называемая баронесса в своем обтягивающем халате на голое тело, который только подчеркивал ее и без того манящие формы. В руках у нее была бутылка довольно замысловатой конфигурации.
– Петрович, вы, как всегда, ко мне несправедливы. Кому в этой жизни помешала осторожность? А вместо того, чтобы говорить о моих дурных привычках, вы бы лучше предложили Пал Палычу присесть.
– Да, воистину! Пал Палыч, дорогуша, вот вам большое и мягкое кресло. Присаживайтесь и расслабляйтесь, а мы меж тем выпьем с вами за знакомство по рюмочке арманьячку. Держу пари, такого вы еще не пробовали.
Баронесса исчезла так же непонятно, как и появилась, а Пал Палыч, выпив с Петровичем по рюмке, сразу же и осознал, что такого он, действительно, не пробовал. Тягостное состояние, гнетом придавившее Пал Палыча, понемногу стало покидать его. Он даже начал ощущать некоторые зачатки какой-то блаженной расслабленности.
– Невероятно! Какая потрясающая вещь!
– Еще бы! Трехсотлетней выдержки-с.
– Трехсотлетней? Не может быть! Но, если не секрет, откуда у вас такая роскошь?
– Оттуда, голубчик. «Omnia mea mecum porto». Все свое ношу с собой, в отличие от вас, новых русских, которые все это, с позволения сказать, «свое» (при этом он хлопнул себя по заду) – возят. А вот я ношу. Ну так как, дернем по второй?
– С превеликим удовольствием.
Вторая рюмка, опрокинутая Пал Палычем, показалась ему несоизмеримо приятнее и вкуснее первой. Его давно дремавшее воображение начинало рисовать ему райские кущи, лазурное море, чистое голубое небо… И так далее, и тому подобное.
– Можно я задам вам один вопрос? – осмелел Пал Палыч.
– Вопрос? Валяйте.
– У вас там, на двери, табличка. Я так понимаю, что Херувимов – это вы?
– Вне всяких сомнений.
– Но там написано: «Херувимов Ч. П.» Ваша очаровательная дама называет вас Петровичем. Одним словом, можно еще узнать ваше имя?
– А вы, батенька, сами из двух зол выберите себе наименьшее: «Честный Парень» или «Чрезвычайный Полномоченный». Что вам больше по душе? Лично мне симпатичны оба варианта.
Петрович лукаво захихикал, явно довольный своей шуткой.
– Я ценю ваше чувство юмора, но все же испытываю некоторую неловкость.
– А я вижу. Вижу, что испытываете. И, поверьте, очень доволен этим фактом. По крайней мере, появляется хотя бы небольшая надежда на начало процесса вашего исцеления. Я надеюсь, вы не забыли, что пришли ко мне со своей проблемой, а не арманьяк трескать? Кстати, голубчик, не пропустить ли нам еще по одной?
Петрович ловким и привычным движением разлил содержимое бутылки по рюмкам.
– Ну-ну, дорогуша, что-то я гляжу, опять вы у меня совсем потерялись. Соберитесь немедленно. Все вам мои инициалы покоя не дают. Закроем эту скучную тему. Впредь, милостивый государь, прошу покорно именовать меня исключительно по отчеству – Петровичем. В честь моего легендарного папаши – Святого Петра. Хе-хе. Шутка опять же. Пошлая и неуместная. Признаю, но прошу отметить: своевременная самокритика резко снижает ответственность за вышесказанное. Итак, берите рюмку и давайте-ка махнем по третьей за ваше драгоценное здоровье. Оно, как понимаю, вас сильно беспокоит, не так ли?
Третья рюмка оказалась как нельзя кстати. Пал Палычу подумалось, что именно ее-то ему и не хватало для обретения должного уровня свободы в беседе со своим визави. «И какого черта я так тушуюсь, как последний идиот?» – смело задал себе вопрос Пал Палыч.
– Да не то слово, Петрович. Я вот вам честно скажу: я так измучился! А самое поганое то, что никто ни хрена ничего не знает. Я столько бабок отвалил этим докторам – вы себе просто не представляете.
– Почему? Представляю, даже очень представляю. Не считая пощипывания ляжек и попок медперсонала, восемнадцать тысяч шестьсот пятьдесят зелененьких. Согласитесь, Пал Палыч, при ваших-то доходах сумма просто незаметная. А они вас, уроды… Это я как бы продолжаю ход ваших мыслей, промурыжили там две недели и в итоге ничего не нашли, кроме «генеральского» геморроя.
Резкая боль прошила Пал Палыча в области селезенки.
– Что, голуба, селезеночка пошаливает? Кольнуло, да? Ну надо же! Вот видите, Пал Палыч, как нехорошо несправедливо думать о людях, которые, пусть небескорыстно, но честно и профессионально выполняют свои обязанности. Да и потом, доктора ваши не такие уж и уроды, как вы о них думаете. Все, что от них зависело, они сделали и диагноз вам поставили точный. Вы, голуба моя, действительно, здоровы, как бык в начале корриды (геморрой не в счет). Просто это уже за пределами их компетенции. Интересно другое: почему именно вы?
– Так вы знаете, что со мной?
– Ну, конечно же, знаю. Причина вашего недуга стала мне понятна, как только вас увидел. Если не гораздо раньше. Но почему вы? Почему именно вас?
– Меня? А что меня?.. Вы говорите, что именно меня. Я не совсем понимаю. И что я вообще тогда такое?
– Да в том-то и дело, что вроде бы и ничего особенного, однако вот…
– Доктор! Дорогой мой, я умоляю вас!..
– Я не доктор. Я врачеватель.
– Ну хорошо, пусть так… Петрович, не мучай меня! Я тебя как человека прошу!.. Если знаешь, так скажи прямо, чем же я, наконец, таким болен? Ну что же ты душу-то из меня тянешь?
– А ну-ка сядьте! Голуба моя! Обратно! Вон в то свое мягкое кресло. И берегите нервы! Авось, пригодятся еще. Эка ведь, какие мы нетерпеливые – сословие новообразованное. Привыкли, понимаешь ли, по первому требованию. Это вам не кабак, душа моя, не сауна с девочками и не ваш аляповато-шикарный офис в километре от Кремля. Вот там и безобразничайте! А здесь, можно сказать, таинство! Но вам бы только все в балаган превращать. И потом, милостивый государь, давно ль мы с вами перешли на «ты»? Что-то не припоминаю…
Петрович подошел к окну и некоторое время постоял возле него, скрестив руки на груди.
– А крышу надо было все-таки закрыть. Заметет ведь красавицу. Ну да ладно, это недоразумение мы сейчас исправим. Баронесса, душенька! У меня к вам просьба. Не сочтите за труд спуститься вниз и закрыть машину Пал Палыча.
– Как говорит наш обожаемый клиент: «С превеликим удовольствием», – донеслось откуда-то из соседней комнаты.
– Петрович, простите меня, если можете. Действительно, нервы ни к черту, – попытался оправдаться олигарх.
– Ах, оставьте, голубчик. Какие там еще нервы? Нетерпимость и внутренняя распущенность – вот и все ваши нервы.
Попробовал бы кто-нибудь сказать Пал Палычу нечто подобное за последние семь-восемь лет демократии, после его, Пал Палыча, окончательного становления в крутом водовороте бизнеса. Но сейчас эта мысль даже мимолетно не осмелилась посетить его. Застыв в кресле, Пал Палыч смотрел на врачевателя не то чтобы как кролик на удава, а, скорее, как баран на новые ворота.
– Ладно, Пал Палыч, не будем о грустном, – в сердцах произнес врачеватель. – Поговорим лучше… О еще более грустном. О вас и вашей болезни. Ну, это я опять шучу. Не пугайтесь. Не так страшен черт, как его малюют. Уж мне-то можете поверить, хотя ваш случай очень тяжелый. Я бы сказал, из ряда вон выходящий. Боюсь, придется с вами попотеть. Поэтому предупреждаю сразу – вам это встанет в копеечку.
– Да я готов на любые затраты, – искренность пациента не знала границ.
– А куда вам деваться, голубчик. Тем более, что в вашем положении никакая медицина помочь вам не сможет. Они просто этого не знают. За всю историю человечества ничего подобного не случалось. Вы у нас такой «красавец» первый и пока, хвала Создателю, единственный, не то бы тут такое началось, что и в страшном сне не привидится. Кстати, вас и бессонница одолела. Бедный! Бедный вы мой Пал Палыч! Искренне вам сочувствую.
