Симонов разлюбил Киплинга спешно, в одночасье: негоже было шестикратному лауреату Сталинской премии, накануне еще и Ленинской, любить "барда английского империализма". За "железным занавесом" Киплинг изымался из библиотек, лишь очень немногие энтузиасты понемногу переводили его "в стол". Причем, надо честно признать, не очень хорошо переводили: мало любить империю, в ее правоту нужно верить. Британская империя отошла в область истории, у империи советской развивался прогрессивный паралич, при котором, как известно, не до идеалов. Зато с 1976 года, с выхода упомянутого тома БВЛ "Уайльд и Киплинг", где на скудном пространстве в 54 стихотворения почти сорок было переводов совершенно новых, — начинается для Киплинга новая эпоха, не кончившаяся и по сей день; наше издание преимущественно суммирует работу переводчиков прежних лет, не давая, впрочем, к переводам вариантов: составитель взял на себя всю ответственность за то, чей перевод печатается; таким образом, ничье имя из "коллектива" переводчиков не изъято намеренно. Выбирался всегда живой перевод. Конечно, в оригинале "Мэри Глостер" герой говорит: "В двадцать два года... в двадцать три года...", а в первом варианте перевода Оношкович-Яцына рифмы ради вместо "двадцать три" стало "двадцать шесть", Г.Фиш это "исправил", — но в нашем издании восстановлен первый вариант. Покойников не редактируют: их или печатают как есть, или заказывают новый перевод. И хотя "Мэри Глостер" после 1936 года переводили по меньшей мере еще пять раз — предпочтение отдано все же старому варианту. Ибо новые к нему ничего не прибавили.

Сколько раз Редьярд Киплинг был жертвой! Даже его литературная карьера началась не так, как у всех, — он пал жертвой родительской любви. Ему, шестнадцатилетнему школьнику, родители сделали подарок: его несовершенные детские (ну, юношеские) стихи родители озаглавили "Школьные стихи" и выпустили отдельной книгой. Редьярд впал в депрессию (по другой версии — в ярость), но писать, к счастью, не перестал. Пять лет спустя он выпустил книгу стихотворений, которую принято считать "первой", — "Департаментские песенки" (1881). Славы ему эта книга (во всяком случае, за пределами Индии) не принесла. Слава пришла к нему осенью 1889 года, вместе с первыми балладами, напечатанными уже в Англии. И — пожалуй — слава с тех пор при нем. Но и жертвой своей славы он становится по сей день. Взять хотя бы печальную историю того, как Киплинга поют в России. Вот — с магаданской пленки звучит голос престарелого Вадима Козина: он напел чуть ли не целую пленку Киплинга. Киплинга ли? Вот — звучит "Пыль", и в ней появляются такие строки:

Честное слово я ждал, что вместо "пыль-пыль-пыль" прозвучит "мать-мать-мать..." Наверное, это было бы интонационно даже ближе к оригиналу. Или же некогда популярная песенка:

Многие ли слушатели догадались, что звучит перелицовка (не перевод же!) стихотворения Киплинга "Обрученный"? А шлягер поздних советских лет "За цыганской звездой" лучше б уж и не приписывать Киплингу -ни звезды нет в оригинале (а есть "паттеран", знак, оставляемый цыганами вдоль своей, незримой для джорджо-чужаков тропы), ни многого такого, что есть в этом переводе. Зато — поют! Киплинг не виноват. Но и Бодлер не виноват в том, что "Красотка моя, умчимся в края..." стало цыганским романсом, и даже Мережковский не виноват в том, что в юности сделал этот неудачный перевод. Потому и популярны в эстрадном пении Киплинг и Бодлер, что попали в руки не к переводчикам, но к подражателям. А о них сказал Сальвадор Дали: "Блаженны подражатели — им достанутся наши недостатки".

Империалиста Киплинга чехвостили даже за то, что в Британии ему платят непомерно высокие гонорары (заметим, что пролетарию Максиму Горькому его огромные гонорары в начале века советское лигературоведение записывало в творческий актив). Все тот же Т. Левит в "Литературной энциклопедии" в 1931 году писал: "Особое положение Киплинга в английской литературе отмечается не только <...> гонорарами, раз в 25 превосходящими обычные (по шиллингу за слово 1900, т. е. около 3 тысяч руб. за печатный лист)". Обвиняли (Р. Миллер-Будницкая, 1936 г.) в том, что "творчество Киплинга несет в себе зародыши английского фашизма", в том, что (там же) "киплинговская философия творчества <...> получает признание крупнейших ...идеологов фашизма"". В том, что Киплинг — масон, кажется, его никто не обвинял. Быть может, лишь потому, что масоном Киплинг и в самом деле был.

Князь-коммунист Мирский напоминал, что в Англии Киплинга любят лишь те, кто любит только Киплинга. Даже и не поймешь, обвинение ли это: бурский президент Крюгер не читал ничего, кроме Библии, и полагал, что за другие книги можно взяться лишь тогда, когда постигнешь всю глубину и все красоты этой Книги. Совпадение, быть может, не случайное: кое-кто из читателей Киплинга (в том числе в России) никого, кроме Киплинга, не любит. Но этот факт годится и для обвинения, и для защиты.

Так ли уж кощунственно сравнивать книги Киплинга с Библией? Устами младенца глаголет истина, а младенцы (дети и подростки) знают Маугли лучше, чем Библию. Если бы Киплинг не сочинил ничего, кроме "Книг Джунглей", Маугли, литературный герой, давно поглотил бы своего создателя — как случилось это с Феликсом Зальтеном, автором сказки "Бемби", давно и прочно утратившей в читательском сознании автора: недавний московский опрос — в связи с изданием продолжения "Бемби", весьма незаслуженно забытой сказки "Пятнадцать зайцев", — выявил, что три четверти читателей вообще не знает, кто "сочинил ...Бемби"", оставшаяся четверть убеждена, что "Бемби" сочинил... Киплинг. В бессмертной книге Оруэлла, как известно, "партия изобрела самолеты". В силу великой многогранности дара Киплинга читатели готовы поверить, что он сочинил что угодно — если это хорошее. Омский переводчик Киплинга Евгений Фельдман выявил в различных антологиях английской поэзии немало стихотворений, подписанных именем Киплинга, но отсутствующих в итоговом, полном, "дефинитивном" издании Киплинга 1940 года (научного, полного, комментированного издания Киплинг в Англии пока не дождался). Может быть, и вправду это Киплинг — хотя бы из пресловутых "Школьных стихотворений" 1881 года. Может быть, это имитации. Подражателям — по слову Сальвадора Дали — достаются недостатки, но могут ведь и достоинства достаться в придачу.

Киплинг как детский писатель никогда не подвергался окончательным репрессиям со стороны советской цензуры, во многом благодаря блистательным переводам-пересказам Чуковского и Маршака. Как писал об отношении советских издательств к Киплингу советский автор предисловия к упоминавшемуся изданию БВЛ (1976) Д. Урнов: "Десятки киплинговских книг под прессом лет сжались до одного-двух томов". Лукавый литературовед сказал по советской привычке фразу, неизвестно что означающую: современная полиграфия без усилия ужимает в один том полного Шекспира, Спенсера, Диккенса. Советская цензура, понятно, толковала фразу Урнова в том смысле, что "империализм" Киплинга сгинул, забылся, как Британская Империя, а осталось истинное золото таланта. Но такое толкование — типичное советское вранье. Ибо даже рухнувшая Британская Империя хоть и рухнула, да не совсем, и вовсе не забыта.

В наследство от нее наш современный мир получил — как минимум -английский язык, ставший на некоторое время мировым, как некогда латынь или арабский. Лауреатов Нобелевской премии — британцев — меньше, чем, скажем, французов, а вот англоязычных лауреатов из Ирландии, США, Австралии лучше не подсчитывать. Уроженцы стран, некогда бывших колониями Англии, пишут о своей ненависти (а последнее время — и о любви) к колониальному прошлому, но пишут по-английски. В трескучем, декларативном, но все равно великом стихотворении Киплинга "Английский флаг" четыре ветра говорят правду. Если в XIX веке, во времена расцвета Британской Империи, английский язык представлял для культурного неангличанина своего рода факультатив, то в XX веке, — тем более — в XXI — когда Империя рухнула, обойтись без английского языка почти невозможно, хотим или не хотим, но именно английский — латынь нашего времени. Язык Шекспира, Мильтона и Киплинга.