Инспектор, зажав в кулаке погасшую трубку, уставился на него с отвисшей челюстью:

– Но это же… Это же… Мы на британской территории…

– Но я-то не британский подданный, – с обаятельной улыбкой сказал Бестужев. – И не обязан знать тонкости британских законов. Боже упаси, инспектор, я вовсе не приглашаю вас мне сопутствовать, я и один прекрасно справлюсь…

– Разрази меня гром, но это…

– Вы всегда соблюдаете закон, инспектор, не отступая от него ни на крошечный шажок, ни на йоту? – все так же обаятельно улыбаясь, продолжал Бестужев. – Мы же с вами полицейские и оба прекрасно знаем, как зыбки и непостоянны иные границы! Не так ли?

– Ну, вообще-то… Всякое бывает… Тем более бомба… И речь идет о чертовом иностранце…

– Вот видите, вы начинаете проникаться моей правотой, – сказал Бестужев. – От вас, собственно, требуется одно: не препятствовать мне. В конце концов, вы ничего не обязаны знать. В ваши служебные обязанности не входит наблюдение за каютами первого класса, наоборот, вам категорически запретили там действовать, так что совесть у вас чиста, а позиция ваша неуязвима. Вы ничегошеньки не знали. Откуда вам было знать? Все громы и молнии в случае чего обрушатся на меня… но, собственно, с чего бы им взяться? Кто узнает? Разумеется, если вы посчитаете, что обязаны мне воспрепятствовать…

У инспектора было свирепое лицо человека, принявшего важное для себя решение.

– Лопни мои глаза, я не намерен вам препятствовать, господин майор… И в самом деле, с какой стати? Откуда мне об этом знать? Меня форменным образом выставили из первого класса, запретив интересоваться его обитателями, так какого черта? – Его грубоватая физиономия озарилась улыбкой, определенно носившей следы некоей мстительности. – Мысли я, что ли, угадываю?

– Вот и прекрасно, – сказал Бестужев, вставая. – Вряд ли в каюте есть тайники, с какой стати? Думаю, я быстро управлюсь. А вы ждите меня…

– Нет уж, сэр, – инспектор решительно поднялся вслед за ним. – Выставили меня или не выставили, а в коридоре я все равно побуду. Неподалеку. Мало ли как может обернуться дело, что ж вам одному-то вляпываться… Мы оба полицейские, в конце-то концов…

…Как и следовало ожидать, коридор был пуст. Инспектор присел на один из многочисленных мягких диванчиков, чуточку нервно озираясь.

– Ведите себя естественнее, – негромко сказал Бестужев. – Если он все же появится… Ладно, там будет видно.

Он быстрым, привычным движением достал и проверил браунинг – мало ли какие сюрпризы могли ожидать его в каюте в отсутствие хозяина, учитывая крайне специфический род занятий этого самого хозяина. Не колеблясь, повернул ключ в замке, открыл дверь и проскользнул внутрь. Прижавшись к стене, обратился в слух. Тишина. По размерам и меблировке каюта мало чем отличалась от его собственной, и Бестужев уверенно направился к гардеробу, распахнул дверцы.

Кожаные чемоданы с наклейками каких-то отелей… Аккуратненько в сторону… Еще чемодан… Изящный несессер с серебряной отделкой… Ага!

Он решительно подхватил за ручку коричневый саквояж, едва не уронил его – саквояж оказался неожиданно тяжелым, фунтов в десять, а то и поболее – успел вовремя напрячь мускулы, удержать на весу, но по спине все равно прошел ледяной озноб.

Аккуратно поставил его у гардероба, попробовал никелированные замочки. Оба оказались запертыми, но впадать от этого в уныние не следовало – самые обычные замки самого обычного саквояжа, не банковский сейф, в конце-то концов…

Перочинный нож со множеством предметов, купленный еще в Вене, как всегда лежал у Бестужева в кармане – чрезвычайно полезная вещь за неимением лучшего. Вполуха прислушиваясь к происходящему в коридоре (где, собственно, ничего не происходило, стояла полная тишина, лишь единожды нарушенная звонким и веселым женским голосом), он, чуточку подумав, открыл затейливый крючок размером с мизинец (по объяснениям предупредительного приказчика, служивший для извлечения застрявших в лошадиной подкове камешков), сунул его в замочную скважину, пошевелил, примериваясь, нажал, повернул…

Что-то жалобно хрустнуло внутри, никелированный язычок замка отскочил. И ничего не произошло с саквояжем – ну конечно, с какой стати? Ободренный успехом, Бестужев уже гораздо быстрее совершил насилие над вторым замочком, набрал в грудь побольше воздуха, выдохнул и открыл саквояж.

Там, внутри, не оказалось ничего, кроме продолговатого деревянного ящичка с ручкой для переноски на крышке – бронзовой, новехонькой, крайне удобной. Взявшись за нее, Бестужев извлек добычу, поставил ее на стол, присмотрелся.

Да, никаких сомнений, это она и есть… Ящичек был сработан едва ли не как произведение искусства – безукоризненно оструганные дощечки точно подогнаны друг к другу, уголки в медной оковке, тщательно прибитой крохотными гвоздиками с рифлеными шляпками. На обращенной к Бестужеву боковой стороне красовались две несомненных замочных скважины, опять-таки с бронзовыми накладками и круглая бронзовая, чуть выпуклая крышка.

Заметив сбоку узкий язычок, Бестужев подцепил его ногтем, и крышка легко отошла, открыв белый циферблат с черными римскими цифрами: все, как полагается, часовая стрелка, минутная, секундная… Согнулся в три погибели, приложил ухо – как и следовало ожидать, гробовая тишина, часы не заведены…

«Европа…» – подумал Бестужев с невольным уважением. Всевозможных взрывных устройств он навидался достаточно, но впервые столкнулся со столь тщательным исполнением – хоть отводи почетное место в полицейском музее… А говорят, что итальянцы – народец легкий и ленивый, способный лишь бренчать на гитарах и просиживать штаны в кафе…

Он приоткрыл дверь, высунулся в коридор. Было в его лице, должно быть, что-то такое, отчего инспектор, не колеблясь, вскочил с диванчика и кинулся в каюту, наплевав на законоустановления британской Фемиды. Не без гордости Бестужев продемонстрировал свою находку. Первым делом инспектор, как давеча он сам, нагнулся к часам, прислушался, ткнул указательным пальцем в окаймлявший циферблат ободок с выкрашенным в черный цвет узеньким углублением:

– Ага! Видите?

– Ну конечно, – сказал Бестужев. – Этим наверняка и устанавливается время взрыва. Две скважины… Одним ключом, надо полагать, заводятся часы, другим приводится в действие механизм бомбы…

– Судя по циферблату, меж установкой времени и взрывом должно пройти не более двенадцати часов… Хотя я видел и циферблаты, разделенные на двадцать четыре часа… Ах, какая работа… Изящно…

Инспектор прямо-таки залюбовался взрывным устройством, словно тонкий ценитель искусства перед картиной великого мастера. Для человека стороннего в этом, быть может, и усматривалось бы нечто противоестественное, но Бестужев прекрасно понимал спутника, как сыщик сыщика…

– Разрази мои потроха… – прошептал инспектор. – Бомба…

– Да, у меня тоже давно возникли такие подозрения, – усмехнулся Бестужев – Итак? По-моему, нам есть с чем идти к капитану. Или нет? У вас скепсис во взгляде…

– Отвертится, мерзавец… – сказал инспектор – Все, что мы тут учинили, совершенно незаконно, у нас нет ни ордера на обыск, ни свидетелей…

– Пожалуй, – кивнул Бестужев. – А если учесть, что в сообщниках у него, пусть и по моему делу, пребывает американский адвокат, несомненно, хитрющая, продувная бестия… Знаю я этих законников… Вы наверняка тоже? Вот видите. Моментально поднимутся вопли о полицейской провокации, разгорится тот самый скандал, которого пуще всего на свете страшится мистер Исмей, и мы окажемся в крайне неприятном положении. Нет, нельзя с этим идти к корабельным властям…

– Но делать-то что-то надо? Не оставлять же вот так?

– Действительно, – сказал Бестужев. – Оставлять нельзя…

Он поднял ящичек за удобную ручку, аккуратно опустил его в саквояж и, повозившись немного, ухитрился защелкнуть подпорченные замочки. Стоя с саквояжем в руке, сказал:

– По-моему, самое время отсюда убираться.

– Но куда же…