На самом же деле перевод Редля в Прагу произошел более чем через два года после отбытия Марченко — и в течение этого срока ничто не мешало Редлю общаться с Занкевичем на тех же основаниях, что и с его предшественником, хотя общая ситуация вокруг Занкевича заметно сгустилась.

Ссылка же Мильштейна на адреса в Швейцарии и Норвегии списана им, конечно, из хорошо понятных источников — это соответственно адреса Ларгье и Элизе Кьерили, использованные Ронге и приведенные в нашем разделе 1.1. Заметим, справедливости ради, что и другим российским агентам (не Редлю!) давались адреса для связи в Швейцарии и Норвегии.[442]

В целом все же печально, что столкнувшись с полным отсутствием сведений о Редле в архивах дореволюционной российской военной разведки (кроме процитированного отзыва Марченко о Редле), Мильштейн счел возможным удариться в безудержное сочинительство.

Однако многие детали, упоминаемые им, все же соответствуют архивным источникам; фрагменты из его сочинения будут нами использоваться и ниже.

С начала 1913 года Берлин, Вену и Будапешт стали сотрясать скандалы, связанные с разоблачениями русских шпионов. Точную последовательность событий установить невозможно — мемуаристы имели основания затемнять многие стороны происходившего; к этому нам предстоит специально возвращаться.

Не исключено, что первым по времени оказался инцидент, о котором Ронге рассказывает:

«Весной 1913 г. мне предложили купить секретные сведения о германской мобилизации. Я сейчас же вошел в контакт с моими германскими коллегами по службе и общими усилиями удалось открыть источник этого предательства в лице одного писаря штаба крепости Торна по фамилии Велькерлинг. Наша дешифровальная группа раскрыла шифр этого очень ловкого шпиона, и это позволило познакомиться с широким масштабом предательства Велькеринга. После переворота[443] один офицер русской разведки подтвердил, что этот писарь был ценнейшим агентом России».[444]

Этим офицером русской разведки был уже хорошо знакомый нам Батюшин, который так написал об этом деле:

«Я работал в течение четырех почти лет с одним очень ценным для нас шпионом, который показывал прямо-таки кинематографическую ловкость в смысле добывания секретных документов, и окончил однако он свою карьеру преданием его суду за предложение фотографических снимков с уже использованных нами секретных документов одному из союзников наших противников, которые давно уже были связаны между собой конвенцией об обмене сведениями по тайной разведке и контрразведке. Между тем я взял с него слово, что использованные фотографические пластинки будут им уничтожены, заработанные им очень значительные суммы денег будут помещены не под закладные домов в своем государстве, а в одном из наших банков. Над этой моей осторожностью и над снабжением его мной нашим заграничным паспортом на вымышленное, конечно, имя он только посмеивался, разражаясь нелестной аттестацией своих начальников-офицеров, которые, по его словам, настолько были недальновидны, что им и в голову не могла прийти чудовищная мысль о занятии им шпионством. Могу лишь сказать, что и мне в голову не могла прийти мысль, что такой опытный как он шпион мог сам себя ввести в пасть врагу».[445]

Все-таки не дело писарей заниматься шпионажем — по меньшей мере самостоятельно! Ведь любой офицер сообразил бы, что негоже немецкие военные секреты предлагать на продажу австрийцам!

Характерно, кстати, что Батюшин удивлен лишь неосторожностью своего подопечного, но не его моральной нечистоплотностью. Да о какой вообще моральной чистоплотности могла идти речь в подобных делах?

«Это дело осталось в тени благодаря почти одновременному раскрытию поразительного случая в нашем лагере»[446] — Ронге имеет в виду дело полковника Редля, но здесь он кривит душой хотя бы в том, что «Делу Редля» предшествовали и гораздо более звучные скандалы, нежели с писарем из Торна.

С 1907 по 1912 год российским военным атташе одновременно в Дании, Швеции и Норвегии (с основной дислокацией в Копенгагене) состоял подполковник, затем — полковник граф А.А. Игнатьев. Оттуда Игнатьев отбыл военным атташе во Францию, а в Копенгагене его сменил подполковник П.Л. Ассанович. Когда точно произошла замена военных атташе в Копенгагене — не известно; точнее — в одной книге указываются две разные даты: 10 марта 1912 года[447] и 6 декабря 1912 года.[448]

Так или иначе, но Игнатьев серьезно занимался созданием разведывательной сети в Германии и Австро-Венгрии, связь с которой в случае войны должна была поддерживаться через нейтральные скандинавские страны. Руководителем этой сети он поставил датчанина Гампена — отставного телеграфного чиновника, много лет прослужившего на обслуживании датского морского кабеля во Владивостоке; поначалу Гампен был у Игнатьева переводчиком.[449]

После отбытия Игнатьева во Францию вся эта сеть и обрушилась в начале 1913 года. Игнатьев в позднейших мемуарах обвинял в этом Ассановича: «Все налаженное мною дело осведомления, а главное связи России с заграницей на случай войны, было провалено моим преемником подполковником Ассановичем из-за глупейшей неосторожности. Среди визитных карточек, оставляемых на подносе в передней, он случайно забыл карточку Гампена. Нити были открыты, мы лишились ценного информатора, и Россия вступила в Первую мировую войну без единой отдушины во враждебные ей государства».[450]

Ассанович, погибший на фронте в июле 1917 года,[451] никак не мог ответить на такие обвинения.

Вот как об этой истории пишет Ронге, не вдаваясь в причины происшедшего провала: «русский шпионаж протягивал свои щупальцы против центральных держав и из-за границы. При поддержке некоего Гампена в Копенгагене, полковник[452] Ассанович развил энергичную деятельность из Стокгольма. Один из агентов Ассановича, русский, некий Бравура, завербовавший венгерца Велесси, впервые со времени моего пребывания в разведывательном бюро генштаба привел в движение венгерские суды. У них было мало практики, поэтому им понадобилось три недели, чтобы разыскать Бравура, несмотря на то, что им неоднократно помогал офицер разведывательной службы в Будапеште. Едва успели арестовать Бравуру, как в венгерских газетах тотчас было опубликовано все это дело со всеми подробностями, которые могли выясниться только из протоколов суда. Как слабо власти держали прессу в своих руках, выяснилось во времена кризиса[453]. Венгерский премьер-министр не осмелился даже выступить против разглашения военной тайны, опасаясь обратных результатов.

Один шпион Гампена, финляндец Ян Копкен, работавший под разными фамилиями, был арестован в Аграме. В Кроации и Славонии шпионы подлежали военному суду, причем за эти преступления полагалась смертная казнь. Приговор не вызвал никакой сенсации, однако он не был приведен в исполнение, а заменен 16 годами тюремного заключения».[454]

Можно предположить, что Копкен не дешево купил себе помилование, а внес немалую лепту в дальнейшее разоблачение российской шпионской сети.

Вот когда-то тогда и настала очередь провала Занкевича.