Во всяком случае, мне было спокойно.

Меридия с нами не ходила: она ненавидела солнце. Обеденный перерыв она проводила на работе, за опущенными жалюзи, пытаясь наколдовать дождь; каждый день с жадным нетерпением читала прогноз погоды, надеясь на скорое похолодание, и приходила в ярость, когда плывущие из Ирландии большие черные тучи обходили Соединенное Королевство стороной и направлялись прямиком во Францию.

В течение дня мы не раз имели удовольствие наблюдать, как она задирает юбку, раздвигает свои гигантские ляжки, изводит на них тонны талька и горестно замечает: «Тяжело крупной женщине в жару» и спрашивает, не хотим ли мы посмотреть, какая у нее там потница.

Единственное, что поднимало ей настроение, — прогноз погоды для тех мест, где еще жарче, чем в Лондоне. «Хорошо хоть, что я не в Мекке», — вздыхала она. Или: «Подумайте только, каково сейчас в Каире».

Меган тоже не ходила в парк.

Как настоящая австралийка, она наслаждалась теплом и к солнечным ваннам относилась крайне серьезно. Гораздо серьезнее, чем мы с Джедом.

Она искренне потешалась надо мною и другими робкими северянами, которые сидят на траве, подняв юбки чуть выше коленок, и считают, что разделись почти догола. Меган принадлежала к высшему обществу: она шла к открытому бассейну и загорала без лифчика.

Меридию она презирала еще более энергично, чем всегда.

— Слушай, — шипела она, — если ты немедленно не перестанешь скулить о своих ляжках, я вам всем покажу, как у меня обгорели соски.

— Говори, говори, — с жаром воскликнул Джед, обращаясь к Меридии. Та бросила на него кислый взгляд и проворчала:

— Меня зовут Меридия.

Меган в жару расцветала и чувствовала себя прекрасно. Она ходила на работу в высоко обрезанных джинсах и выглядела как персонаж «Спасателей Малибу». Она не хотела быть вызывающей, но ничего не могла поделать с тем, что красива.

Но я была очень рада, что не живу в Австралии. Мне было бы слишком совестно все лето разгуливать полуголой, и я не уставала благодарить бога, что родилась в холодной стране.

После работы, как правило, мы ходили есть мороженое, и нашей компанией не брезговал даже Айвор. Непривычная погода заставила нас на время забыть о неприязни и вражде, как пограничников, что в Рождество играют в футбол на нейтральной полосе.

Хотя мы без всякого удовольствия наблюдали, как Айвор сначала обкусывает со своего эскимо весь шоколад, а потом слизывает мороженое толстым красным языком.

Наконец Меган вызвали наверх, к начальству, потому что кому-то не понравились ее шорты. Жалобу, вероятно, подал кто-то из работников женского пола, потому что мужчины, которые по любому поводу и без повода толпами валили к нам в комнату, чтобы взглянуть на ее длинные загорелые ноги, вряд ли это сделали бы.

Меридия была поражена. Она надеялась, что Меган уволят, но Меган вернулась сверху с таинственной, но довольной улыбкой.

— Помочь тебе собрать вещи? — спросила Меридия.

— Может быть, может быть, — усмехнулась Меган.

— Чего это ты такая довольная? — не зная, что и подумать, спросила Меридия, мучимая неясными подозрениями. — Кстати, меня зовут Меридия, — рассеянно добавила она.

— Возможно, я поднимаюсь вверх. — Меган ткнула пальцем в потолок. — Вверх, понятно?

Меридия не сразу оправилась от шока.

— Что ты имеешь в виду? — выдавила она. — Куда же выше — в очередь за пособием по безработице?

— Да нет. — Меган опять улыбнулась той же таинственной, плотоядной улыбкой сфинкса. — На несколько этажей вверх.

У Меридии сделалось такое лицо, будто она вот-вот упадет в обморок.

— На сколько? — хрипло спросила она.

Меган загадочно улыбнулась.

— На два? На три? — полузадушенно пискнула Меридия.

А Меган, жестокосердая Меган, выждала несколько нестерпимо долгих секунд и отрицательно покачала головой.

— Не на четвертый же этаж? — из последних сил пролепетала бедная Меридия.

— Да, толстенькая моя, именно на четвертый.

Как выяснилось, Меган в своих шортах попалась на глаза Фрэнку Эрскину, одному из пузатых, лысых, падких на молоденьких девочек старых пердунов из дирекции. И этот самый Фрэнк, всемогущий, как все они, ничтоже сумняшеся, пообещал изменить ее служебное положение.

— Какое еще такое положение? — злобно съязвила Мери-дия. — Лежа на спине, ноги врозь?

Эта весть стремительно распространилась по учреждению, ибо короткие отношения Меган с сильными мира сего занимали воображение всего персонала. Кто бы не мечтал быть выхваченным из безвестности отдела по контролю платежей на первом этаже и вознесенным в заоблачные выси четвертого! Разумеется, с соответствующей прибавкой к жалованью.

Люди вздыхали и говорили: «Вот и не верь после этого в сказки».

Меридия приняла сенсационную новость болезненно: несчастье сломило ее. «Восемь лет я торчу здесь, — стонала она, — восемь лет! А эта австралийская штучка только что с самолета! Да кто она такая? Ее предки, наверно, овец воровали. Или трахали овец. У, шлюха».

Стоило кому-нибудь сказать Меридии: «Я слышал, что Меган идет в гору», она отвечала: «Она идет в гору, потому что катится в бездну, если вы понимаете, о чем я». Затем поджимала губки и с выражением оскорбленной добродетели трясла головой.

Довольно скоро многозначительные намеки Меридии дошли и до Меган.

Тогда она с белыми от ярости глазами отвела Меридию в сторонку. Уж не знаю, о чем они там говорили, только после беседы Меридия два дня ходила бледная и напуганная и с тех пор при любом случае энергично убеждала всех, что Меган получила повышение исключительно благодаря своим профессиональным достоинствам.

По крайней мере, публично она высказывалась именно так.

Когда я думаю о том лете, то вспоминаю, как Гас встречал меня с работы. Палящая жара дня понемногу отступала, и тихими, теплыми вечерами мы сидели за вынесенными на улицу столиками пабов, пили холодное пиво, болтали и смеялись.

Иногда собирались большие компании, иногда мы с Гасом были только вдвоем, но неизменным оставался прогретый солнцем воздух, звон кружек и шум разговоров вокруг.

Солнце садилось поздно, и настоящая ночь так и не успевала наступить. Синева просто сгущалась, небо темнело, а через несколько часов снова вставало солнце, и начинался новый ослепительный день.

Жара изменила всех, сделала нас намного приветливее и терпимее.

Лондон наполнился разговорчивыми, приятными людьми — людьми, которые, обычно в остальные три времени года, съежившись от холода, молча снуют по улицам. Они стали по-средиземноморски открытыми и милыми оттого, что могли до одиннадцати часов вечера сидеть в открытых уличных кафе в одних майках без риска замерзнуть до смерти.

Стоило только посмотреть на полные народу пабы, чтобы безошибочно определить, кто из посетителей работает, а кто сидит без работы — и не потому, что безработные никогда никому не выставляли угощение. Просто загар у них был по-южному великолепен.

Жара стояла такая, что не хотелось даже думать о еде до десяти-одиннадцати часов вечера, а тогда мы забредали в какой-нибудь ресторанчик с открытыми настежь по случаю лета окнами и дверями, пили там дешевое вино и воображали себе, будто мы за границей.

Каждую ночь, ложась спать, мы открывали все окна, но даже под тонкими простынями было слишком жарко, чтобы уснуть.

Было невозможно представить себе, что когда-нибудь снова похолодает. Как-то ночью, устав от духоты, я в отчаянии вылила на себя стакан воды, что оказалось очень приятно. А приступ бурной страсти, которым в результате воспылал ко мне Гас, был еще приятнее.

У нас всегда находилась куча дел. Жизнь превратилась в непрерывную череду пикников, вечеринок и ночных развлечений — по крайней мере, так мне запомнилось. Наверно, иногда я все-таки оставалась дома, мирно смотрела телевизор и рано ложилась спать, но, если и так, я этого не помню.

Кроме того, что мы все время были чем-то заняты, вокруг нас постоянно клубилась тьма народу, а уж Гас, разумеется, каждый вечер был готов идти куда угодно.