Однако Витте, спровоцировав их разрыв именно в данный момент, не только смог избежать нареканий за инициативу преждевременного приглашения французов, но и обеспечил мощную политическую демонстрацию, показав царю и его ближайшему окружению безнадежность их позиции в глазах французского правительства, финансовых кругов и международного общественного мнения. Похоже, что это произвело некоторое впечатление.
13 октября вечером Витте получил телеграмму от царя с предложением принять пост председателя Совета министров. Поскольку, однако, при этом ни слова не было о политической программе нового правительства, то Витте вполне обоснованно посчитал, что имеет место очередное жульничество Николая II: царь не брал на себя никаких обязательств, а просто рассчитывал использовать авторитет Витте для успокоения в стране. Примерно так же за год до этого было проделано со Святополк-Мирским.
Последующие события показали, что в эти дни Николай II еще надеялся избежать реформ, предлагаемых Витте. Последний решил назначение не принимать, а выехать в Петергоф объясняться с царем. О поездке рассказывает Н.И.Вуич, руководивший в эти дни канцелярией Комитета министров, – фактический соавтор доклада, представленного Витте царю:
«14 октября погода была немного скверная, снег с дождем, и пароход изрядно качало. Дорогою перечитывали еще раз доклад, и С.Ю.[Витте] говорил, что не может принять должность председателя Совета, если доклад этот не будет утвержден.
Говорили также о постыдности положения, при котором верноподданные должны добираться к своему государю чуть ли не вплавь. С.Ю. поехал с пристани прямо во дворец, где оставался до часу, затем приехал завтракать в приготовленное помещение и говорил, что мог настоять на немедленном утверждении доклада, но не захотел вырвать согласие, и потому ему предложили еще раз вернуться во дворец.
Со второй аудиенции С.Ю. возвратился на пароход после пяти часов, так что назад ехали в темноте. Положение оставалось то же самое, и решение отложено до завтра»[705].
Неясно, понимал ли Витте, насколько опасна затянувшаяся пауза, а если понимал, то были ли у него действительно реальные возможности ее сократить.
Между тем, Трепов всерьез взялся диктаторствовать. Днем 14 октября по столице был распространен его знаменитый приказ – «патронов не жалеть»! Эффект оказался прямо противоположным ожидаемому.
Надо заметить, что петербуржцы четко усвоили урок «Кровавого воскресенья» и, в отличие от москвичей и других горожан, вовсе не злоупотребляли в 1905 году демонстрациями, против которых и может быть полезным массовый расход патронов. Зато никакое количество патронов неспособно двинуть в путь поезда и пустить в ход учреждения и фабрики, оставленные персоналом. Это было ясно всем, кроме Трепова.
К вечеру 14 октября к университету со всех сторон двинулись толпы горожан и заняли под митинги несколько десятков крупнейших аудиторий. «Союз Союзов» сам по себе и все 17 Союзов, входящих в это время в него, сепаратно приняли решение о всеобщей забастовке, начиная с 15 октября. Это стало великолепным ответом треповскому приказу!
На следующий день Трепов приказал окружить университет войсками и не допускать в него посторонних. Неизвестно, могла бы эта мера помочь накануне, но теперь было слишком поздно.
Витте со своей стороны также счел нужным срочно реагировать. Не обладая никакими официальными полномочиями, но имея возможность размахивать телеграммой, полученной накануне от царя, он собрал поздно вечером 14 октября совещание для обсуждения создавшегося положения. Витте пригласил военного министра генерала А.Ф.Редигера, министра путей сообщения М.И.Хилкова, Трепова и кого-то еще. Обсуждение привело к выводу, что воинских сил достаточно, чтобы при необходимости навести порядок в столице и в местностях, прилегающих к царским дворцам, но нет никаких практических возможностей для восстановления железнодорожного движения хотя бы от столицы до Петергофа.
Трепов был явно посрамлен и, как человек импульсивный и эмоциональный, понял бесполезность собственной диктатуры. Поэтому, когда в ночь с 15 на 16 октября последовал запрос царя о возможности водворения спокойствия в столице, Трепов честно ответил, что ничего гарантировать не может. Он определеннно советовал идти на уступки, в частности считал: «Свобода печати, совести, собраний и союзов должна быть дана». Такой провал «диктатуры», очевидно, и был целью Витте, вполне им достигнутой.
Не менее Трепова оказался обескуражен и Хилков, что подвигло его на решительные действия. Считая, что гнездо забастовщиков находится в Москве, Хилков решил туда добраться и сумел это осуществить. Там он надеялся уговорить бастующих машинистов, к цеху которых сам принадлежал с полным основанием, ибо в молодости начинал карьеру машинистом паровоза. Тогда это не было таким уж редчайшим исключением для интеллигентной молодежи – профессия машиниста казалась не менее романтической, чем позже профессия летчика, а еще позже – космонавта. Интеллигентом был, например, и член ПСР машинист А.В.Ухтомский, расстрелянный в декабре 1905 года под Москвой на станции, носящей после 1917 года его имя. В Москве князь Хилков попытался личным примером прекратить забастовку, запустил паровоз и начал на нем маневрировать, но добился только насмешек.
В ночь на 15 октября забастовщики в столице действовали крайне энергично. Все Союзы образовали стачечные комитеты, которые, в свою очередь, принялись организовывать делегации, направляемые 15 октября на предприятия и в учреждения для присоединения их к забастовке. Делегаты являлись в банки, технические конторы, правления, промышленные общества, учебные заведения, даже в Сенат – и отнюдь не без успеха.
Уже утром 15 октября в столице не вышли газеты. В течение дня встало буквально все – от заводов и фабрик до вузов и начальных школ, причем бастовали и учителя, и ученики. Как и в январе 1905 года город остался без электричества и транспорта. Апофеозом Октябрьской стачки стала забастовка всего состава служащих Министерства финансов – не больше и не меньше!
По всей стране поезда остановились не позднее 13-14 октября. 15 октября стали распространяться вести о решениях, принятых «Союзом Союзов», и о забастовке в столице. 15-17 октября стачка стала всероссийской и всеобщей. Весьма существенно, что всюду прекратил работу и телеграф.
Почти повсюду инициаторами забастовки были интеллигенты, к которым сразу присоединялись рабочие: ни на каком производстве рабочие не могут работать, если отсутствует инженерно-технический персонал. Напоминаем, что все это еще происходило и при самом минимальном влиянии революционного подполья, вожди которого по-прежнему прохлаждались за границей, а местные функционеры в Петербурге и Москве не сильно отличались в данный момент своими настроениями и выступлениями от прочих интеллигентов, дошедших до крайней степени возбуждения.
В некоторых случаях инициаторами забастовки были даже капиталисты. Единицы из них действовали по собственному почину; самый известный пример – владелец мебельной фабрики на Пресне в Москве Н.П.Шмит (родственник С.Т.Морозова), закрывший фабрику, а позже и за свой счет вооруживший рабочих. Другие до таких крайностей не доходили, но воспользовались возможностью сделать хорошую мину при плохой игре: прекращение железнодорожных перевозок, а позже – отключение электроэнергии, кое-где водопровода, невозможность обычных банковских операций – все это так или иначе заставляло сокращать или останавливать производство. Теперь же это можно было сделать, выражая солидарность забастовке и требуя гражданских свобод. Последние ничем капиталистам не угрожали – так, по крайней мере, считали они сами. Зато рабочие существенно отвлекались от борьбы за собственные нужды.
В результате такого странного сочетания различных стремлений и интересов, размах Октябрьской стачки намного превысил уровень, который в лучшей степени отражал бы общее настроение в стране; события последующих месяцев продемонстрировали это с исчерпывающей ясностью. Но в октябре 1905 года это было еще далеко и далеко не очевидно.
