Скажут: пусть так, но какое это дает преимущество художнику? Разве на примере нуль-пространства Ефремов не продемонстрировал, сколь важна свобода фантастического воображения? Совершенно верно: в иных случаях необходима замена буквальной научной правды правдоподобием. Но в других столь же плодотворно строгое следование правде. Нет единого рецепта для любой темы. И, в частности, потому, что фантазия зависит не только от внутренних законов научного материала, абстрагированных от человека, но и от художественно-гуманистической задачи искусства. Своеобразие же фантастики Ефремова в том, что и этический и эстетический критерий человека, и фантастическое правдоподобие не оторваны от научной правды, но являются ее развитием. Разрыв здесь чреват серьезными просчетами, хотя они и не всегда на поверхности.

В "Солярисе" С.Лема океан чужой планеты являет собой ее гигантский мозг - истинный кладезь загадок для ученых. В странном его поведении прорисовывается жуткая доброта - если не бесчеловечная, то надчеловеческая. Сам, изучая внутренний мир своих исследователей, одиноких на чужой планете, океан-мозг материализует и присылает им в "живом" виде их самые мучительные воспоминания. Одному из землян он материализовал давно и трагически покончившую с собой возлюбленную. Во всем живая - и все-таки муляж, она в конце концов убеждается, что ее никогда не полюбят человеческой любовью, как любили подлинную Хари, И вновь уходит из жизни. Но любили ли Хари, если та по воскрешении снова предпочла смерть?

Под текстом, глухо - трагедия полумуляжа, который не захотел смириться со своей неполноценностью. Трагедия, несомненно, гуманистическая, и она обусловлена правдоподобной фантастической посылкой. Но в целом гуманизм повести противоречив.

Ведь на поверхности - доброта мозга, равная бесчеловечному любопытству одиночки. И примечательно, что Лем здесь во всем логиичен, - исключая первоначальную фантастическую посылку. Жуткая "доброта" мозга-океана естественна для разума, который развился, не зная никого, кроме себя. Но такой монстр даже предположительно, немыслим. Для высокого развития интеллекта (а может быть, и вообще для любого интеллектуального уровня) необходимо разнообразие среды, - говорит Ефремов. Разумные реакции дельфинов, возможно, застыли в силу сравнительного однообразия водной стихии. Для мозга же - океана средой является он сам, - т.е. величайшее, чудовищное однообразие. Это и определяет внесоциальность его морали, но это-то и невозможно, ибо мораль - непременно социальна, результат общения. Воображение фантаста, покинув коридор, по которому природа поднимается от энтропии к человеку и, стало быть, к человечности, породило очень абстрактную психологическую игру.

Во всяком случае, для Ефремова эта тонкая ускользающая грань - между неодушевленной материей и человечным (а не только человеческим) духом необычайно важна.

В "Сердце Змеи" Ефремов не по произволу выбрал фторуглеродный вариант жизни. Фтор обеспечивает достаточно высокий энергетизм соединений, без чего невозможен обмен веществ. Но фтор - и менее распространенный элемент, чем кислород. Фторная жизнь поэтому должна быть более редкой. Отсюда коллизии одиночества "фторного" человечества. И отсюда же прекрасный порыв героини "Сердца Змеи": она подала мысль заменить путем воздействия на наследственность фторную основу кислородной. Чтобы "фторные" имели счастье дышать с братьями по разуму одним воздухом. Интересная биохимическая гипотеза здесь внутренне заключает гуманистичный психологизм, а может быть, как раз гуманистический замысел и привел к правдоподобной фантастической посылке.

В принципе допускают замещение в молекуле белка одних элементов другими. При этом организм должен приобрести необычайные свойства. В одном из рассказов А.Днепрова углерод замещен кремнием. Пища - тоже преобразованная органика, "кремниевые" растения и животные. Варварская переделка людей была произведена недобитыми фашистами с тем, чтобы превратить несчастных в послушное и неуязвимое орудие. Тело "кремниевых", плотное как камень, не берут пули. Ненавидя преступных хозяев, они вынуждены рабски повиноваться. Ведь даже жажду они могут утолить лишь едкой щелочью и в обычных условиях обречены на гибель.

Ефремов столь же логично развертывает психологические коллизии из своей биохимической посылки. Даже детали внешности, отличающие чужих от землян, восходят к химизму их природы и различию условий на их планете. Противники ефремовского "геоцентризма", изобретая самые химерические формы жизни, мало заботятся об этом внутреннем соответствии системы образов естественнонаучному постулату. И дело не только в том, что такое соответствие - залог художественной цельности художественного произведения. Самое существенное, что естественнонаучная точка зрения Ефремова и его единомышленников-"геоцентристов" развертывается в гуманистической системе идей. В "Сердце Змеи" различие подобного и подобие биологически различного разума объединено человечностью чувств. Абсолютное же несходство может дать пищу только рассудку. Фантастические посылки Ефремова и Днепрова, так сказать, внутренне эмоциональны и гуманистичны, здесь драма и трагедия - эти сильнейшие пружины искусства - таятся в исходной фантастической идее.

При столкновении же абсолютно чуждых форм жизни вообще трудно нащупать какое-то социальное взаимодействие и такой важный искусстве путь от головы к сердцу. Хищность кристаллических чудовищ в повести Гамильтона "Сокровище громовой луны" можно объяснить характерным для американской фантастики мотивом непримиримой борьбы за существование. Но и у советского фантаста В.Савченко, далекого от идеологии "джунглей", встреча людей с механическими разумными ракетками в рассказе "Вторая экспедиция на Странную планету" сведена всего-навсего к распознаванию разумных проявлений в том, что сперва показалось машиной.

7

В повести "Баллада о звездах" Альтов и Журавлева ставят под сомнение Великое Кольцо, ибо, говорят они, "связь между мирами - это не только технические трудности, как думал романист": "очень нелегко найти какие-то точки соприкосновения"[303] с иным разумом. Герой "Баллады" стоял рядом с чужим существом, они разговаривали - и не понимали друг друга. Из того, что инопланетяне внешне напоминали людей, он сделал вывод, что их духовный мир "повторяет то, что характерно для человека. Это была ошибка".[304] Авторы этой ошибки, однако, сами Альтов с Журавлевой. Мысль Ефремова совсем другая. В "Сердце Змеи" он писал: "Не может быть никаких "иных", совсем непохожих мышлений", потому что "мышление следует законам мироздания, которые едины повсюду" (246), Не вследствие физического подобия разумных существ, но в силу отражения в любом сознании единых законов природы.

И это не единственный промах авторов "Баллады". Трогательно изобразив непонимание между землянином и "прозрачными", они под конец показали, что чужие все-таки... поняли. И даже условились о помощи, несмотря на то, что кровавые страницы нашей истории, увиденные на киноэкране, не вязались в их сознании с мирными намерениями посланца Земли. У "прозрачных" не только те же руки, ноги, голова, зрение, но и грусть и радость человеческие. Разве что в шахматы играют лучше да чувства их изощренней. Выдвинув свое, "оригинальное": совсем не такие, Альтов с Журавлевой все-таки пришли к "рутинному", ефремовскому: почти такие. Не помогла и ссылка на высказывание В.И.Ленина в воспоминаниях А.Е.Магарама. Ленин говорит о различии восприятия в специфических условиях иных планет: "Возможно, что... разумные существа воспринимают мир другими чувствами".[305] А у авторов "Баллады о звездах" это превратилось в различное понимание мира, "чуть-чуть" иначе.

Тезис о непонимании взят был из допущения, что развитие разума на каждой планете идет "своими путями".[306] Ефремов же полагает, что, несмотря на другие формы эволюции, разум, чем глубже он осваивает законы природы и общества, тем ближе - именно через эти законы - любому другому разуму. На низшей ступени инопланетные логики могут расходиться, на высшей же "никакого непонимания между мыслящими существами быть не может" (с.246), потому что "мысль, где бы она ни появлялась, неизбежно будет иметь в своей основе математическую и диалектическую логику" (с.246), везде единую в силу единства законов мироздания.