Не больно-то жарко натопил Селька в бывшей конторе, в половине лошкаревского дома! Вторые рамы имелись не в каждом окне, двери ничем не обиты, печка-щиток давно потрескалась.
Первым в читальню явился Миша Лыткин в своей желтой дубленке. На полах шубы намерзли ледяные бубенцы, они слегка побрякивали. Он снял шапку, но от холода сразу надел, отчего постеснялся читать, вернее глядеть картинки в газетах. (Читать, не снимая головных уборов, Селька не разрешал.) Вторым пришел Володя Зырин — продавец кооперации, он же счетовод колхоза «1-я пятилетка»; сразу за ним показался сам председатель Митя Куземкин. Последним, с ружьем за спиной, пришел Сопронов.
— Ты, Игнатей Павлович, чего это? — спросил Куземкин. — За охотой, что ли? У нас за гумном зайцы вон так и скачут…
Сопронов прищурился на Куземкина, и Митя сразу сменил тон.
— Товарищи! — заговорил Сопронов, когда все призатихли. — Ночью получена устная телеграмма из района. Есть указание немедленно приступить к разгрому кулачества как класса… В Ольховице уже начали. Не будем терять драгоценных минут, начнем сразу и мы…
Все замерли.
— А кто в Шибанихе кулаки-то? — спросил Зырин. — У нас нет.
— У меня список! — жестко сказал Сопронов. — Да все мы и так знаем, кто в Шибанихе кулаки, товарищ Зырин! Ежели тебе неизвестно, могу зачитать…
Кеша Фотиев как раз заглянул в двери. Сопронов махнул ему, чтобы заходил быстрее, и продолжал:
— Предлагаю: разделимся на две группы. Одна с Куземкиным, другая со мной. Кому начинать с Ольховского конца?
— Нет, Игнатей Павлович, с двух-то концов не лучше, — сказал Куземкин. — Давай уж пойдем все вместе.
— Пока опишем в одном конце, в другом все спрягают! — со злом обернулся Сопронов. — Боишься, что ли?
— Не боюсь, а вместе надежнее!
Сопронов нехотя сдался. Он взял у Сельки карандаш и амбарную книгу для описей, первым открыл двери:
— Пошли! — В коридоре он перевесил ружье из-за спины на плечо. Лестница заскрипела, все двинулись за Игнахой.
У крыльца встретился Носопырь. Сопронов велел ему идти в дом к Роговым, Сельке приказал караулить Евграфа Миронова.
— А с кого будешь починать? — поинтересовался Куземкин.
— С Жука! — на ходу бросил Сопронов.
… Пятеро подошли к воротам Брусковых. Сильный стук в полотно ничего не дал. Сопронов пошел к окну зимней избы. За стеклом мелькнула женская кацавейка. Сопронов сильно постучал в раму, но ворога уже открылись.
Жучок в шубной жилетке поверх синей рубахи, простоголовый, стоял в воротах.
— Ну, здорово-те. Больно вас много! — промолвил он, бледнея. В избе он пнул тершегося о валенок кота.
— Матка, ставь самовар вдругорядь! Видишь, сколько сватов наехало? — Голос Жучка совсем истончился. — И ты, тятька, слезай с печи, погляди на гостей. Пришли раскулачивать…
Жучок проворно достал из шкапа какую-то бумагу. Он совал ее под нос Сопронову:
— Вот! почитай, ты грамотный! У меня с тятькой роздельный акт!
— Не имеет значенья, — сказал Сопронов.
— Это как это так?
— А так! Хозяйство разделено с цели!
Напуганная, белая как холстина Агнейка стояла за такой же перепуганной матерью, две младших девчонки словно зверьки глядели из-за шкапа. Сивый сухой Кузьма по прозвищу Жук слезал с полатей. Его длинная, ниже колен рубаха удивила комиссию. Старик, стуча клюкой, по очереди подходил к каждому, пытаясь узнать по обличью, кто пришел.
— Сивирька, этот-то чей?
— Этот, тятька, у их главной конвой, — сказал Жучок про Мишку Лыткина. — Вишь, у одного батог, у другого ружье. Пришли как на медвидя…
Сопронов сел за стол, сдвинул чайные чашки. Поставил ружье между колен, подал Куземкину бумагу и карандаш.
Сиротский голос Жучка растворился в жутком женском плаче. Вслед за матерью взревела Агнейка, за шкапом тоненько заплакали младшие.
Жучок скакнул с лавки прямо к Лыткину, ткнул ему пальцем между ключиц:
— Что, Миша? Доходы мои пришел считать? Посчитай, коли своих нет! Посчитай, только гляди, Михаило, не просчитайся.
— Подай ключи от подвалов! — крикнул Сопронов Жучку, но тот сделал вид, что не слышит. Он только что обратился к Фотиеву:
— И ты, Асикрет Ливодорович, заодно с има? Добро, парень, оченно добро! Давно бы так… Дело у тя пойдет…
Северьян Кузьмич подскочил наконец к Сопронову:
— Ежели право такое есть, иди ломай! Подламывай, Игнатей Павлович, был ты вор полуношный, ныне грабишь середь белого дня! Иди в сенники!
Сопронов сдержался. Кивнул Куземкину:
— Начинай! Узнаем, у кого наворовано больше.
Сопронов велел закрыть избу на крюк и никого не пускать, Кеша встал было у дверей, но плач в брусковском дому услышали Новожиловы. Появились и другие соседи. Сопронов диктовал Мите Куземкину:
— Самовар желтый, ведерный, да второй самовар белый! Записал? Котел чугунный. Шкап резной! Кровать железная.
Игнаха распахнул было шкап, да передумал и решил открыть вначале девичий сундук, Агнейка ничком упала на крышку:
— Не дам! Иди к лешему!
Он сильно отпихнул девку: взял у шестка лучевник. Подсочился и нажал. Крышка отлетела, сломанный музыкальный звоночек печально и тонко пропел в тишине.
— Пиши. Пара отласная. Холсты два конца. Строчи, фата кашемировка…
Агнейка, причитая, вместе с Марфой, своей матерью, покатилась по полу. Жучок вдруг схватил у шестка железный ухват и хлестнул по залавку. Там все полетело, но Сопронов, с виду спокойный, обернулся к нему:
— За порчу имущества будешь отвечать по закону!
— Закон? Это какой закон? Вот тебе закон! Вот!
Жучок бил по горшкам, но Сопронов не слушал, диктовал Мите Куземкину:
— Труба самоварная, новая. Шуба крытая. Приборов чайных фарфоровых шесть, тушилка для угольев…
Игнаха не заметил, как исчез из избы Володя Зырин. «Убежал счетовод! — со злобой подумал Сопронов. — Ладно, это дезертирство мы припомним, придет срок…»
Наконец-то пошли по сенникам и подвалам. Кеша и Зоя Сопронова вязали узлы с одеждой, торопливо таскали на улицу и складывали в сельсоветские сани. Из подвала Кеша и Миша Лыткин волокли выделанные кожи, мотки пряжи, мешок с толокном, два с мукой, замороженную баранью тушу. Все это Сопронов велел возить под замок, в бывший орловский, нынче колхозный амбар.
Миша Лыткин, прикрякивая, топтался около воза. Его заинтересовало большое лукошко с вяленой брюквой:
— Ето… Больно много навялено! Галанки-то.
— Наворовано того больше, — поддержал Кеша. — Я этого Жучка знаю, он вор с малолетства. Бывало, ишшо ребенками ходили по ягоды. В сеновале уснули. Я очнулся, гляжу, он черницу перекладывает из моей корзины в свою.
— Давай не рассусоливай! Плотнее клади, — командовала Зоя около воза.
«Ничего не успеть! — выходя на крыльцо, подумал Игнаха. — Дело к вечеру, а мы с одним не управились».
Жук и Жучок, оба как пьяные, ходили по морозному дому, один босиком, другой без шапки, вскоре они как-то сразу стихли, одеревенели. Стояли посреди повети и бормотали что-то непонятное. В избе соседки оттирали снегом Агнейку и Марфу, кто-то увел из дому двоих девочек-малолеток. Сопронов вернулся в дом, поглядел поверх Жука и Жучка:
— К завтрашнему утру помещенье освободить! Ты, Северьян, мою натуру знаешь, второй раз говорить не стану.
— А куды? — по-бабьи взвизгнул Жучок. — Пес! Разорил гнездо, дак ты и скажи: куды мне теперь? Со стариком-то да с детками? Ты, пес, тебе, псу, все одно на какие пеньки с…! А мне-то куды?
Но Сопронов не слушал слезных криков Жучка.
От Брусковых, уже с фонарем, он направил группу к поповнам. Он рассчитывал там на драгоценный металл. Третьим на очереди был у него Евграф Миронов, четвертым…
«Успеем ли за ночь? — мелькнуло в разгоряченном уме. — Успеем». Он сдержал, не дал свободы восторженной тряске, готовой охватить его от ушей и до пят. Словно хозяйка-большуха, что оставляет овсяный кисель на конец праздничного застолья, он оставлял Роговых, как говорится, «на верхосытку»…
