Двигаясь дальше, нельзя не заметить мраморную фигуру, послужившую образцом скульптору Комову для известного памятника Пушкину. На противоположной стороне площади перед церковью обращает внимание удивительное по качеству полировки надгробие купчихи Устиновой, рядом изящная колонна над могилой княгини Дадиани...
Обходя церковь, вы минуете чью-то великолепную усыпальницу, напоминающую парижский Сакре-кёр, превращенную в склад инвентаря, затем глубокий водоразборный фонтан, далее, семейный склеп Гулак-Артемовских, тоже используемый служителями храма как хозяйственная постройка. Напротив входа в церковь большое деревянное распятие. Распятие накрыто жестяной, раскрашенной изнутри, крышей. Там же прибиты маленькие клещи и лестница - символы пыток, страданий и Вознесения.
От церкви лучами отходит несколько аллей. Мне более других памятна та, что идет от склепа Гулак-Артемовских: "Дуракова-Гельт", "Ливиу Делеану", "Власов"... Так можно дойти до перекрестка, где похоронен скульптор Плэмэдялэ, автор памятника Штефану чел Маре. Свое надгробие с бронзовым барельефом-автопортретом скульптор сделал себе заранее. Если от могилы скульптора повернуть направо, можно дойти до могилы поэта Матеевича, чей бюст также был сделан Александром Плэмэдялэ.
Если же от могилы скульптора повернуть налево, окажешься рядом с могилой известного врача Тома Чорбэ, а если от Томы Чорбэ повернуть налево и опять пойти в сторону церкви мимо замечательного бюста корнета Фон Гольбаха, окажешься рядом с самым впечатляющим надгробьем кладбища: внутри высокой узорчатой беседки сидит, склонив голову на левую руку, величественная мраморная старуха. Это скульптурный портрет одной из Крупенских, выполненный в натуральную величину с удивительным мастерством. Старуха сидит, как живая. С фотографической точностью проработаны черты лица, морщинки, кружевной воротник, складки платья... Скульптуры такого качества вообще встречаются весьма редко, а уж в качестве надгробий и подавно.
Не хочу умалять значимость многих других покойников, но, наверное, самым известным среди них был экс-чемпион мира по борьбе, великий русский богатырь Иван Заикин. Да-да, тот самый дореволюционный кумир всей России, знакомец и герой очерков Куприна! После революции он оказался в нашем городе и помер уже после войны, в советское время.
На кладбище еще много старинных и красивых надгробий, много достойных доброй памяти жителей нашего города, и, если бы я взялся составлять путеводитель по кладбищу, я был бы не вправе их не упомянуть, но сегодня у меня другая задача.
Кладбище было одним из мест наших детских и подростковых игр, юношеских и взрослых встреч и посиделок. "А на кладбище все спокойненько, от общественности вдалеке, все культурненько, все пристойненько, и закусочка на бугорке" - правдиво написал Высоцкий.
Моим проводником в этот жутковатый поначалу мир был Колян. Мы жили в одном доме, и приятельствовали, хоть он и был на два года старше. У Коли рано умерла мама. Потом отец женился на другой, и, хоть в семье не было конфликтов, Колян тяжело переживал и потерю матери и женитьбу отца.
Колину маму похоронили здесь, на Армянском кладбище. В первое время после похорон Колян ходил на могилу ежедневно, а с ним и я. Постепенно кладбище становилось знакомым, страхи и скованность пропадали.
Мы бродили среди заросших могил, пробирались между плотно расположенных оград и с интересом читали надписи. Большая часть могил и надгробий появилась здесь еще до революции, поэтому встречалось много "старорежимных": "Действительный статский советник Феофилакт Курогло", "Купец первой гильдии Никандр Пурчел", "Вдова маiора Горбунова Елизавета Васильевна", "Константин Урсу, инженер". Пытались разбирать полустершиеся надписи, выдолбленные на известковых стелах - наиболее древних надгробиях кладбища. Разнообразие надгробий поражало: высеченные из гранита кресты, обработанные "под дерево" - с сучками и ветками, обелиски из мрамора, габро, лабродорита, металлические ограды, навесы, чугунные и каменные плиты, гигантские мраморные кресты с чугунными терновыми венцами - чего тут только не было! Надписи, кроме русского, были на румынском, молдавском, греческом, немецком, языках. Часто у основания красивого надгробья была прямо по камню нанесена полированная надпись: "Мастерская Цулекъ. Кишиневъ". Многие могилы украшались памятниками в виде мраморных ангелов, часто сохранялись венки из оцинкованной жести, искусно имитировавшие листья и цветы.
Наибольший интерес у нас, конечно, вызывали склепы. Раньше их было много. Выглядели они по-разному. Например, внутри семейного участка, окруженного металлической оградой, среди крестов и других надгробий, могла быть расположена почти горизонтальная металлическая двустворчатая дверь, слегка приподнятая над землей. Если ее открыть, внутрь вас поведут ступеньки лестницы, и вы окажетесь в более или менее просторном помещении, одна стена которого состоит из глубоких ниш. В такую нишу вдвигают гроб с покойником, а вход в нее закрывают мраморной плитой с надписью типа: "Здесь покоится прах рабы Божией девицы Аграфены Поповой, скончавшейся 17 лет от роду 11 марта 1903 года".
Разграбление могил было начато и, в основном, завершено задолго до нашего появления на свет, однако, кое-чему и мы были свидетелями. Охотники до золотых зубов и украшений еще не перевелись, и нам приходилось видеть выброшенные из склепов разворошенные гробы, истлевших или мумифицировавшихся покойников и покойниц, поражаться удивительной сохранности волос и одежды...
Забираться в пустой склеп было страшно, но заманчиво. Было жутко и сладостно преодолевать первобытный страх перед таинственным миром мертвых, на память приходили страшные истории, услышанные от взрослых, но материалистическое воспитание усмиряло подсознание. Мы, в общем-то, знали, что загробного мира нет, что покойники из могил не выходят, что вурдалаков, вампиров, оборотней и прочей нечисти не существует. Но когда с миром мертвых соприкасаешься вплотную, когда страх побеждает знание, когда первобытное чувство рождает образы и ощущения, тогда пионерская уверенность в материалистическом устройстве мира несколько колеблется. Кроме того, есть реальная темнота, сырость, инфекция, могильные черви и насекомые, крышку может кто-нибудь захлопнуть, склеп может, в конце концов, начать осыпаться. Да и милиция страшила больше чертей: за осквернение могилы просто сажали в тюрьму!
Потом все склепы засыпали и забетонировали.
Сейчас кладбище обезлюдело, на нем давно почти никого не хоронят, родственники умерших сами повымирали, а вот раньше на кладбище бывали по-настоящему многолюдные, праздничные дни: вся пасхальная неделя и, особенно, родительская суббота.
К ней начинали готовиться заранее: убирали, сажали цветы, красили оградки. В родительскую субботу на кладбище отправлялись с утра и на весь день. Приносили с собой пасхальные куличи, крашеные яйца, вино. Располагались на могилах родных большими компаниями, с детьми и знакомыми, поминали, выпивали, закусывали и, главное, угощали всех прохожих.
Весь пьяницы города собирались в этот день на кладбищах. Да и не только пьяницы, мы тоже хаживали. Еще бы: не только не осудят, а нальют и дадут закусить со словами: "Помянит, деточка, моего сыночка. Он почти такой как ты был". Тут надо вести себя степенно, принять маленький граненый стаканчик с вином в правую руку, кусок пасхального кулича в левую, произнести: "Пусть земля ему будет пухом" и, не торопясь, выпить. Потом поблагодарить и передвинуться еще на шаг, к соседней могилке, где тебя уже ждут другие, но тоже со стаканчиком, пасхой и яйцами...
К вечеру посетители расходились, а после восьми часов ворота закрывались и сторож бадя Гриша обходил аллеи поторапливая засидевшихся, выдворяя уснувших...
Потом он садился рядом со своей сторожкой у входа и, покуривая, ожидал наступления темноты. Жил он здесь же, в сторожке, куда холодными вечерами и нам вход не был заказан.
Приходить разрешалось и с пустыми руками, но приличнее, все-таки с бутылкой вина. Тогда бадя Гриша добрел и рассказывал страшные истории про покойников, или вспоминал молодость.
