Единственное, что я знал точно — это что где-то там находится маленькая напуганная девочка.

— Идем, пес, — сказал я Мышу и вышел на снег.

Снова начался снегопад. Пять или шесть дюймов снега нападало с тех пор, как кто-то в последний раз чистил дорожку от крыльца Карпентеров. Снег под подошвами моих башмаков звонко хрустел в ночной тишине. Должно быть, мои шаги было слышно в соседнем квартале.

Никодимус ждал меня в по обыкновению небрежном, но стильном наряде: темно-зеленой шелковой сорочке и черных брюках. Он стоял, наблюдая за нашим приближением, с нейтральным выражением лица, чуть прищурив глаза.

Я поежился, когда меня коснулось дыхание холодного ветра, и мои усталые мышцы едва не отказались мне повиноваться. Черт подери, ведь это я, вроде как, работаю на Зимнюю Королеву. Так какого черта кому-то другому куда уютнее, чем мне, в этом эпицентре метели?

Я остановился у калитки Майклова палисадника и уперся посохом в снег. Некоторое время Никодимус смотрел на меня молча. Тень подвинулась, закрыв его лицо, так что выражения его я почти не видел.

— Что, — негромким, убийственно-ледяным тоном произнес он, — это?

Мыш пристально посмотрел на Никодимуса и испустил рык, такой низкий, что вокруг него взвились с земли снежные хлопья. Мой пес оскалился, выставив на обозрение свои белые клыки, и зарычал громче.

Блин-тарарам. Я никогда еще не видел, чтобы Мыш реагировал так на кого-либо… ну, если не считать конкретного махалова.

И, похоже, Никодимусу Мыш тоже не очень понравился.

— Отвечайте на мой вопрос, Дрезден, — прорычал Никодимус. — Что это такое?

— Мера предосторожности. Чтобы не увязнуть в снегу, — сказал я. — Он учится на сенбернара.

— Прошу прощения? — не понял Никодимус.

Я сделал вид, что прикрываю уши пса рукой.

— Только не говорите ему, что на самом деле они не таскают на шее бочонки бухла, — произнес я театральным шепотом. — Это разобьет ему сердце.

Никодимус не трогался с места, но тень его поползла по снегу, пока не улеглась бесформенной лужей между ним и Мышом. Лицо его снова выступило на свет, и он улыбался.

— Гм. Так мне в лицо не дерзили уже довольно давно. Позволите задать вам один вопрос?

— Почему нет?

— Вы всегда прячетесь за дерзость, когда вам страшно, а, Дрезден?

— Я не считаю, что прячусь. Я считаю это наступлением здорового юмора. Позволите задать вам один вопрос?

Улыбка сделалась шире.

— О, почему нет?

— Как получается, что часть вас, лузеров, похоже, сохраняет собственные имена, тогда как других зовут лишь по имени Падшего в монете?

— Ничего сложного, — отозвался Никодимус. — Некоторые члены нашего ордена обладают активным, волевым сознанием, которому хватает силы сохранить свою личность. Другие же, — он элегантно, надменно пожал плечом, — обладают значительно меньшей ценой. Просто носители, расходный материал, не более того.

— Как Расмуссен, — пробормотал я.

На мгновение на лице Никодимуса мелькнуло что-то, похожее на растерянность. Потом глаза его сощурились, вонзившись в меня взглядом. Его тень снова подвинулась, и что-то произвело звук, неприятно напоминающий змеиное шипение.

— Ах да, носитель Урсиэли. Да, конечно, — он посмотрел мимо меня, на дом. — Ваши друзья еще не начали шептаться у вас за спиной?

Будь я проклят, если не начали, хотя я не имел ни малейшего представления, почему. На всякий случай я изобразил на лице маску игрока в покер.

— С чего это?

— Попробуйте представить события в Аквариуме с их точки зрения. Они входят в здание вместе с вами — и еще с тем, кого они сами ни за что бы с собой не взяли — но вы настояли на том, чтобы с вами пошел полицейский офицер. В результате вы уходите для приватного разговора, при котором присутствуют — по их мнению — только вы, я и сторожевой пес Архива. Потом активируется символ, и все, что они слышат — это шум чудовищного конфликта. Так быстро, как только позволяют обстоятельства, они спешат к месту событий и обнаруживают моих людей, вытаскивающих вас из воды — с целью отобрать монету лежащую у вас в кармане, но ваши друзья-то этого не знают. Выясняется, что Архив исчез, ее телохранитель убит или ранен, а вам оказывали несомненную помощь мои люди.

— И они так и не видели того, что произошло на самом деле, — продолжал Никодимус. — С точки зрения подозрительного рассудка все это выглядит, по меньшей мере, неоднозначно.

Я кашлянул.

— Не уверен.

— Правда? — удивился Никодимус. — Даже когда вы собираетесь предложить вернуть мне монеты, захваченные в Аквариуме? Одиннадцать монет, Дрезден. Стоит мне получить их, и все, чем ваши люди занимались последние несколько дней, окажется лишенным смысла. Я верну себе свою силу… нет, стану сильнее, позаимствовав могущество Архива. Не так уж сложно сделать из всего этого вывод, что вы получили идеальную возможность предать их в критический момент — каковой и наступил.

Я… я не думал об этом в таком ракурсе.

— «Что, если он все-таки попал под влияние этой ее тени?» — вот как они думают. «Что, если он не полностью свободен в своих решениях?» — вот как они думают. Предательство — оружие, на порядок мощнее магии, Дрезден. У меня за плечами два тысячелетия практики по этой части, и вашим друзьям-рыцарям это известно.

Внезапно мне сделалось гораздо более ясным поведение Майкла, и тушеное мясо сразу же попросилось обратно. Я пытался сохранить маску игрока в покер, но получалось это у меня неважно.

— Ого, — сказал Никодимус, округлив глаза. — После стольких лет необоснованных подозрений и враждебности со стороны вашего же собственного Совета осознать это, должно быть, особенно болезненно, — он ухмыльнулся, покосившись сначала на Мыша, потом на меня. — Это разбивает ваше сердце.

Мыш прижался плечом к моей ноге, свирепо рыкнул на Никодимуса и сделал шаг вперед.

Никодимус не обратил на него ни малейшего внимания, глядя только на меня.

— Соблазнительное предложение, — произнес он. — Обменять монеты на Архив? Предоставить мне возможность уйти со всеми сокровищами из сейфа? Такое трудно оставить без внимания. Отменно проделано.

— Ну? — спросил я. — Где вы хотите осуществить обмен?

Он покачал головой.

— Обмена не будет, — тихо произнес он. — Это эндшпиль, Дрезден, пусть даже вы и ваши друзья не можете смириться с этим. Как только я получил Архив, все остальное перестало иметь особое значение. Конечно, потеря монет причиняет некоторые неудобства, но я могу без них обойтись. От Намшиила Колючего в его нынешнем состоянии немного толка, и я трудился последние две тысячи лет не для того, чтобы в последнюю секунду поставить все на карту. Сделки не будет.

Я поперхнулся.

— Тогда зачем вы здесь?

— Чтобы дать вам шанс передумать, — ответил Никодимус. — Мне кажется, мы с вами не так сильно отличаемся друг от друга. Мы оба личности волевые. Оба живем ради идеалов, а не материальной выгоды. Оба готовы пожертвовать собой ради достижения своей цели.

— Возможно, нам стоило бы и одеваться похоже?

Он развел руками.

— Я мог бы стать союзником, более эффективным и опасным, чем любой из тех, что у вас есть сегодня. Я хотел бы найти точки соприкосновения наших с вами интересов — как знать, может, часть ваших целей станет и моими. Я могу предложить вам поддержку, превышающую все, что когда-либо делал для вас ваш Совет. Конечно, материальная выгода от подобного партнерства — вещь второстепенная, но разве вам не хотелось бы жить каком-нибудь другом месте, а не в вашем сыром подвале? Разве вам не надоело, возвращаясь домой, мыться под холодным душем, питаться дешевой едой, спать в одиночестве?

Я молча смотрел на него.

— В мире столько работы для вас, Дрезден — и далеко не вся она будет для вас отвратительна. Честно говоря, я вполне могу представить себе, что значительная часть ее будет абсолютно соответствовать вашим понятиям добра и зла.