Лола, этот огромный эсминец любви, снова отправлялась в плавание, но на сей раз, чтобы бросить якорь в моем заливе.

Я знал, что ливень презрения, обрушившийся на меня, принесет хорошие всходы. Презрение, пришедшее извне, способно излечить от собственного презрения к самому себе. Лола могла перемолоть меня в мельчайшую пыль и воссоздать меня заново. Мой мозг и мои чресла затопила горячая волна похоти. Время как будто замедлило свой бег. Жизнь стала казаться мне восходом солнца. И наконец-то забрезжила надежда.

Однако, несмотря на радость и волнение, у меня были и некоторые вполне объяснимые в моем положении опасения. Как, например, думал я, сложатся отношения Лолы и Густава? Даже языки, на которых они говорили, были разными. Я вообще не знал, как Лола относится к детям, а тем более к детям, растущим в ширину. Очень беспокоил меня и Густав. Как он воспримет появление в доме женщины, чьи стоны будут доноситься из спальни отца?

Что касается Евы, то с ней все было более или менее ясно. Я безотлагательно кладу ее в больницу. Никаких угрызений совести в связи с этим я не испытывал. Но вот относительно Лолы меня мучили сомнения. А вдруг я нынешний ей не понравлюсь? Ведь пятнадцать лет — это не шутка. За время, пока мы не виделись, мое брюхо увеличилось так сильно, что полностью закрывало от меня мою «третью ногу». Потенция оставляла желать лучшего, да и волосы поредели, а те, что еще сохранились, стали седыми.

Я сел на жесткую двухдневную диету. Согласно широко распространенному мнению, люди толстеют, потому что слишком много едят. Я с этим не согласен. На мой взгляд, лишний вес является результатом недостаточного желания похудеть.

Настроенный весьма оптимистично, я отправился в тренажерный зал, записался в очередь к парикмахеру и даже купил клетчатый костюм, который был мне мал и который я собирался надеть к приезду Лолы, когда сдуюсь до надлежащего размера.

Итак, да здравствует худоба!

Месяца три назад профессор Фридрих Шаръаби из Немецкого института истории Сиона обратился ко мне с просьбой написать воспоминания. Я никогда не придавал своей биографии никакого серьезного значения, и это предложение меня не на шутку испугало. Я полагал, что человечество ничего не потеряет, если не узнает, что происходило в темных коридорах и в извилистых лабиринтах моей жизни, и не видел в своей биографии ничего любопытного, тем более что приписываемые мне новаторские идеи родились у меня чисто случайно, а то и вообще — в шутку. Да, конечно, имя профессора Ванкера стало синонимом пипологической науки, но, как я уже говорил, время показало, что связанные с моим именем открытия в действительности не имеют никакой ценности. Не подумайте, что я говорю это из ложной скромности. Три месяца назад я действительно искренне считал, что моя биография не представляет никакого интереса для широкой публики, ибо в ней нет абсолютно ничего поучительного. Я, конечно, признаю, что мне удалось предсказать некоторые из событий, связанных, в частности, с судьбами сионизма, однако я никогда не считал, что обязан этим своему невероятному интеллекту. Скорее это произошло благодаря моей исключительной честности. Я считал тогда и считаю сейчас, что цепь произошедших событий не была случайной. Они просто не могли не произойти. Это была, так сказать, историческая необходимость. Лишь по своей врожденной близорукости мои соплеменники не сумели разглядеть надвигающуюся катастрофу. Я думаю, что предвидеть грядущее мне помогала моя неуемная воля к жизни, а страстная натура позволяла воспринимать реальность как она есть, во всей ее наготе.

Профессор Шаръаби проявил настойчивость и целых три часа уговаривал меня согласиться. И должен сказать, что я ему за это очень признателен. Работа над мемуарами стала для меня настоящим праздником. Моя жизнь возвращается ко мне из прошлого, и я испытываю при этом то, чего не испытывал уже давно.

Минуло почти три месяца, как я пишу свои воспоминания. Я уже не молод, и, возможно, конец мой близок. В последнее время мне все чаще кажется, что из будущего на меня надвигается какое-то огромное пыльное облако. Я вижу, как на горизонте сгущаются черные тучи, и знаю, что из них вот-вот хлынет ливень, который смоет последние остатки жизни из моего старческого тела. Мое обоняние уже не такое острое, как раньше, но иногда я улавливаю исходящий от меня какой-то странный запах, напоминающий забытый запах формалина из школьной лаборатории, где на полках стояли банки со свернувшимися калачиком заспиртованными зародышами. Одним словом, совершенно ясно, что в моем теле поселился запах могилы.

За всю свою жизнь я ни разу не остановился, чтобы послушать стрекотание кузнечиков, ощутить прохладное дуновение ветра, полюбоваться молнией, сверкнувшей в небе. Но теперь, рассказывая историю своей жизни, я заново переживаю те мгновения, которые в свое время прошли мимо меня незамеченными, плачу над ними или смеюсь. Я чувствую страшную усталость. Но когда с высоты прожитых лет я вспоминаю свою юность, то переживаю все с ней связанное гораздо острее, чем тогда, в прошлом. Я облизываю губы, ощущая на них вкус гениталий Авишаг. Я покусываю соски Евы. Я засовываю язык в каждую дырочку и щель, даже не имеющие прямого отношения к сексу, например, в ноздри или в пупок. Я снова и снова нежусь между ног у всех моих женщин. Я устал, я плохо соображаю, но не отступаю. Лаская их, я подолгу тру палец о палец. Погружаясь в воспоминания, я иногда подношу руку к носу и обнюхиваю свои пальцы, благоухающие ароматом любви. Я вспоминаю спертый воздух в комнате и бесчисленные совокупления, продолжавшиеся всю ночь и возобновлявшиеся по утрам. Я вспоминаю кровать, от которой поднимались пряные испарения любви. Их запах напоминал запах жженой шины после резкой остановки машины. Я позволяю своей возлюбленной источать опьяняющие ароматы в царстве моей печали. Жить мне осталось уже недолго, и я полностью растворяюсь в прошлом. Я никуда не спешу. Я отдаю себя во власть времени.

Моя жизнь уже давно превратилась в кирку, которая откалывает у меня кусок за куском.

Вспоминая прошедшее, я понимаю, что ностальгия — это тоска по упущенному, по тому, чего не пережил, не исчерпал до конца. О, как жестока жизнь! Именно сейчас, когда я чувствую живительный аромат весны, моя плоть источает прелый и влажный запах осени. По-видимому, мои воспоминания — это что-то вроде запоздалой компенсации. Мой изношенный организм переживает то, чего недопережил, получает то, чего недополучил.

Я крепко зажат меж острыми зубами невидимых песочных часов своей жизни, и вряд ли мне удастся завершить эти мемуары. Смерть уже дышит мне в затылок. Сейчас я работаю над той частью воспоминаний, где описывается возвращение Лолы. Это случилось, когда я прожил уже половину своей жизни. Но силы у меня кончаются, и мой дряхлеющий мозг соображает не с той скоростью, что раньше. Поэтому работа продвигается медленно.

Каждый день я улетаю мыслями в прошлое и погружаюсь в море тоски. Не знаю, может ли моя рукопись кого-то чему-то научить, но, по правде говоря, меня это абсолютно не ебет. Тем более что ебать мне уже давно нечем и мой член превратился в обычный орган мочеиспускания. И все же я счастлив. Мои мемуары позволяют мне ускользнуть от лап смерти, подстерегающей меня за каждым углом.

Спасибо вам, господин Шаръаби, и долгих вам лет жизни! Когда состаритесь, не забудьте тоже написать собственные мемуары.

Сегодня утром я получил официальное приглашение от правительства Палестины принять участие в пипологическом конгрессе, который состоится в университете Аль-Кудс. При других обстоятельствах я бы наверняка это приглашение отклонил, поскольку ни пипология, ни уж тем более Палестина меня давно не интересуют. Но сейчас, работая над мемуарами, я вдруг ощутил острую потребность поехать. Мне стыдно в этом признаться, но я тоскую по местам, где прошло мое детство и где я не был сорок пять лет. Раньше мне эта мысль даже в голову не приходила. Но фитиль моей жизни укорачивается, и второй такой возможности у меня уже не будет. Одним словом, боюсь, что мне придется принять приглашение.