Н. АСАДОВА: Есть какие-то известные его притчи, которые дошли до наших времён?

Л. МАЦИХ: Он писал о том, что священное писание есть учитель наш. Я цитирую близко к тексту, поэтому если что-то перевру, прошу меня великодушно простить. Но этот учитель есть учитель безмолвствующий. И текст хранит священно молчание. Здесь он цитировал на латыни блаженного Августина — divine silencio, то есть, мы-то у текста спрашиваем, а текст молчит. А как нам получить ответ? Живой учитель хоть как-то ответит, даже подзатыльник будет ответом. А тут как быть?

И здесь, — говорил он, — роль интуиции, интуитивного истолкования описания гораздо важнее, чем роль всякого рода посредника, тут он открыто намекал на церковь и на разные казенные толкования, которым был враг. Эта интуиция поможет нам понять истинный, сокровенный смысл писания. Это классический образчик его рассуждения. И очень многих людей он на этот путь подвигнул.

Н. АСАДОВА: если говорить о судьбе журнала «Сионский вестник», почему его закрывали?

Л. МАЦИХ: У Лабзина были могущественные враги. Люди не переносят чужого успеха, это давно известно. А он был успешным человеком. И кроме того, была и оппозиция принципиальная. Главным рупором этой оппозиции было, конечно, реакционное духовенство и быстро выдвинувшиеся этого течения, некий такой архимандрит Фотий, в миру Спасский. Это был, как писали современники, безжалостный ханжа, вертлявый монах, растлитель душ, но о нём отдельный разговор, хотя он никакого отношения к масонству не имел, за тем исключением, что он был главным гонителем масонов.

Фотий писал всякие подмётные листки, он подымал разные антимасонские волны. Сам он был человеком, едва ли психически здоровым, дважды проходил психическое освидетельствование.

Н. АСАДОВА: А как же он так продвинулся-то?

Л. МАЦИХ: А такие требовались. Нам разумные не надобны — говорил один из его тогдашних коллег, нам надо верные. Он был верен. А разум только вредит с точки зрения тех, кто…

Н. АСАДОВА: Они тоже считают, что разум вредит?

Л. МАЦИХ: В этом они сходились. Кстати, гораздо больше, чем вы думаете, уважаемые слушатели. Фотий дружил с покровителем Лабзина Голицыным. Голицын же был всесильный Министр просвещения, фаворит Александра.

Н. АСАДОВА: О нём мы тоже сделали передачу на прошлой неделе.

Л. МАЦИХ: да. Голицын оказывал чрезвычайные Лабзину услуги. Фотий писал льстивые письма Голицыну, а сам за спиной интриговал, негодяй был полный. Но у Фотия была известная репутация, он был человеком такого образа жизни, который тогда никто не вёл. Он носил вериги, соблюдал строжайший пост, всякие подвиги аскетизма, не мылся, разумеется, никогда и аромат святости отчётливо ощущался. Он завоёвывал этими подвигами аскетическими расположение многих вельмож. Например, графиня Орлова-Чесменская, о которой Пушкин написал язвительную эпиграмму «Благочестивая жена душою богу придана, а грешною плотию — архимандриту Фотию».

Я уж не знаю, было ли там то, на что намекал Александр Сергеевич, но денег немерено получил Фотий от графини. И Фотий, он устраивал публичные акции, перформенсы…

Н. АСАДОВА: Пиар-акции.

Л. МАЦИХ: Говоря милым вам современным языком.

Н. АСАДОВА: Чёрный пиар.

Л. МАЦИХ: Да, чёрный и весьма эффективный. Он мог в одной рубахе среди ночи, перелезая через две ограды, прибежать к настоятелю Лавры архимандриту Иннокентию и сказать, что масоны в виде бесов окружили его келью.

Н. АСАДОВА: После этого Иннокентий отправлял его в психиатрическую лечебницу?

Л. МАЦИХ: В общем, да. По требованию общественности, никаких, разумеется, ни бесов, ни масонов не оказывалось. Ему бесы везде мерещились. Он называл того же Лабзина «пророк сатанин», не жалел эпитетов. И это находило определённые отклики в сердцах и умах. Александр же был человек не твёрдый ни в каком убеждении, царь. И какое настроение было господствующим в тот или иной день, так он и повелевал. И поэтому иной раз в фаворе был Голицын с масонами, а иной раз и Фотий с его мракобесами.

В этом смысле Лабзин был заложником этих обстоятельств, поскольку «Сионский вестник» был журналом исключительной популярности, ни одно издание после новиковских, не пользовалось в России такой популярностью.

Н. АСАДОВА: А какой был тираж приблизительно?

Л. МАЦИХ: До трёх тысяч, это тогда гигантская цифра, кстати, и сейчас немалая, в нынешние просвещённые времена, назовите мне журнал с таким тиражом. При советской власти тиражи были куда как больше, но сейчас это вещь редкая. До трёх тысяч. Выписывали его не только в Питере и Москве, но и по всей России.

Н. АСАДОВА: А кто работал с ним, с Лабзиным, в этом журнале? Кто журналистами его был?

Л. МАЦИХ: Его корреспондентами и журналистами были и Новиков, и Гамалей, под псевдонимами, они же были в опале, писал ему Херасков, виднейший поэт той эпохи. Очень много писал он сам. Он привлекал всех, каждый, кто мог хоть что-нибудь внести. Он в этом смысле был человеком в высшей степени плюралистичным. Он не платил гонораров принципиально, и себе ничего не брал. В первых выпусках журнала, с 1806 по 1807 гг. это было чисто филантропическое предприятие. С 1816 по 1817 гг., когда его дела немножко пошатнулись материальные, он жил на эти средства, но никак этим не злоупотреблял.

Он ведь писал, в отличие от Новикова, исключительно на одну тему — религиозно-нравственную. Но такая была потребность в обществе в то время, такой был голод на такого рода материалы, что его читали и не уставали читать. Все эти его эпистолы «Угроза Святовостоков», все эти рассуждения духовные, как Лабзина, все его увещевания, он очень любил жанрв увещеваний. И всё это находило отклик. Если бы журнал его зачах, никакой ненависти от врагов не было бы. Стало быть это был критерий успешности.

Н. АСАДОВА: Давайте про ссылку поговорим, в 1822 году его отправили.

Л. МАЦИХ: В 1822 году и в 1825 году он помер. Он слишком долго был на посту, надо тоже это признать.

Н. АСАДОВА: Но не в ссылку же за это!

Л. МАЦИХ: Ну, может быть и не в ссылку, смотря каковы нравы.

Н. АСАДОВА: Засиделся, батенька, засиделся!

Л. МАЦИХ: Кресло ему бы следовало освободить. Он уже стал в каком-то смысле тормозом тех новых тенденций, которые начинались. Кроме того, Александр под конец царствования стал человеком абсолютно иным. Это уже не был тот романтично настроенный юноша, ничего от либеральных воззрений не осталось, он всё чаще прислушивался то к Аракчееву, то к Фотию, мракобесу и обскуранту.

Н. АСАДОВА: Он прямой выход на императора имел или это через Иннокентия происходило?

Л. МАЦИХ: Фотий? Нет. Через Голицына, как это ни странно.

Н. АСАДОВА: Как они сошлись?

Л. МАЦИХ: Они сошлись на почве лести, до которой Голицын был падок, как многие царедворцы, а Фотий весьма в этом смысле был весьма прилежен. И Голицын был искренне убеждён, что они с Фотием делают одно и то же дело.

Н. АСАДОВА: Удивительно! Ведь Голицын наверняка не испытывал никаких иллюзий насчёт Фотия.