Так продолжалось несколько дней. Миссис Клемм и Энни Ричмонд ничего не знали. Они так и не приехали. Страдания и муки раскаяния отняли у него остатки сил. Услышав, что он наконец успокоился, жена доктора Морана пришла, чтобы записать его последние распоряжения, полагая, что у него есть вещи, которые он хотел бы завещать.

Он спросил ее, осталась ли у него надежда. Подумав, что он имеет в виду надежду на выздоровление, она ответила, что доктор Моран считает его состояние очень серьезным. «Я хотел сказать, есть ли у такого пропащего человека, как я, надежда в ином мире», — объяснил он. Она постаралась утешить его «словами Великого целителя», прочтя ему четырнадцатую главу Евангелия от Иоанна. Потом, вытерев капли пота с его лба и поправив подушку, пошла шить ему саван.

О чем тогда думал По, никто никогда не узнает. Как это ни печально, но смерть его была еще мучительнее, чем жизнь.

В последнюю ночь, когда осенившая По тень начала сгущаться, сознание его стали теснить ужасные видения. Ему казалось, наверное, что он потерпел кораблекрушение, что погибает от жажды, что неодолимое течение все дальше уносит его в неведомое море мрака.

Что-то сместилось в его воспаленном мозгу, воскресив сцены из «Артура Гордона Пима» и напомнив связанное с ними имя. «Рейнольдс! — звал он. — Рейнольдс! О, Рейнольдс!» Комната звенела от его криков. Эхо их час за часом неслось по больничным коридорам в ту ночь на воскресенье, 7 октября 1849 года. Песчинки, исчезая, отсчитывали последние мгновения. К утру он ослабел и уже не мог звать. Было 3 часа пополуночи. Землю окутывала тьма, еще не потревоженная проблеском зари.

Он затих и какое-то время, казалось, отдыхал. Потом, слегка повернув голову, сказал: «Господи, спаси мою бедную душу».

«Ужасные муки, которые мне пришлось претерпеть столь недавно, — муки, ведомые лишь Господину Богу и мне самому, опалили мою душу очистительным пламенем, изгнав из нее всякую слабость. Отныне я силен, и это увидят все, кто любит меня, равно как и те, что без устали тщились меня погубить. Лишь таких испытаний, каким я подвергся, и недоставало, чтобы, дав мне ощутить мою силу, сделать меня тем, чем я рожден быть».[28]

В этой книге рассказана жизнь Эдгара Аллана По, выдающегося американского писателя, личности необычайно сложной и столь же загадочной. Рассказана объективно и с искренним к нему сочувствием. Автор книги — Герви Аллен, соотечественник Эдгара По, сам писатель, поэт и прозаик, отлично зная фактическую историю его жизни и его произведений, вдохновлен стремлением разгадать загадку сложного и противоречивого явления, драматического в своей сути и трагического в своем исходе. Вдумчивым анализом фактов, разноречивых свидетельств, разного свойства суждений и легенд он стремится обнаружить и обнажить истину, показать, как и почему сформировался парадоксальный характер и столь печальной оказалась судьба этой творческой личности. Свое мнение он нередко выражает прямым суждением, но прежде всего и главным образом последовательным, точнее сказать, хроникальным описанием жизни и творчества По, описанием живым и точным. Ему способствуют интуиция и опыт художника слова, а также опыт творческой деятельности в той же стране и в том же обществе, но уже в нашем столетии. В итоге книга Герви Аллена не только содержательное, но и живое чтение, увлекательное и поучительное, вызывающее многосторонний интерес.

Читая книгу Герви Аллена, можно пожалеть, что она лишена продуманной, последовательно и рельефно выраженной концепции, организующей факты хроники в осмысленную систему. Однако автор, добросовестный хроникер, не отказывается от четко выраженных суждений при рассмотрении пестрой фактической основы и разноречивых мнений. Чтобы должным образом оценить проницательность и определенность мнения Герви Аллена и вместе с тем его объективность, лучше всего обратиться к тем страницам его книги, где он рассказывает о поворотных моментах в жизни Эдгара По. Одним из таких важных поворотов, в значительной мере определивших его судьбу, было решение восемнадцатилетнего Эдгара, принятое им, как пишет Герви Аллен, в «бессонную ночь с 18 на 19 марта 1827 года». Накануне состоялось бурное и тяжкое его объяснение с опекуном и «благодетелем», видным в Ричмонде торговцем Джоном Алланом.

Блестящий студент Виргинского университета, юный стихотворец, подающий надежды, любимец товарищей, Эдгар повел себя не лучшим образом. Пирушки, карточная игра, крупный проигрыш поставили его в крайне затруднительное и неблаговидное положение, из которого его мог вывести только богатый и влиятельный опекун. Поясняя поведение Эдгара-студента, Герви Аллеи отмечает, что он был «не чужд известной бравады, свойственной многим в его возрасте, когда так не терпится доказать всему миру, что ты — „настоящий мужчина“. Этой браваде способствовало иллюзорное представление Эдгара о своем месте в семье Аллана — он, сирота и нищий приемыш, мнил себя „богатым наследником“. Опекун с его мелкой скаредностью поставил своего приемыша, страстную и гордую натуру, в фальшивое положение. К этому присоединились горькие переживания, вызванные грубым вмешательством опекуна в интимные чувства своего воспитанника. Автор значительное внимание уделяет Джону Аллану, младшему компаньону фирмы „Эллис и Аллан, оптовая и розничная торговля“, справедливо полагая, что его отношения с Эдгаром „в известном смысле определили будущее поэта“. Он со многими подробностями ведет рассказ об этом американце шотландского происхождения, о его жизненном пути, характере, занятиях и отношениях с ближними, создавая колоритный и убедительный образ торгаша, ханжи и скопидома.

В час бурного объяснения опекун поставил перед Эдгаром твердое условие — полностью подчиниться его воле и неукоснительно следовать его указаниям и советам. А «маленький дерзкий выскочка» в ответ на бескомпромиссное требование ответил столь же решительным «нет». «Будем откровенны, — заключает автор, — было в его непреклонности и нечто жестокое, „неблагодарное“, выражаясь языком Джона Аллана, и тем не менее это было достойное и мужественное решение. Положив на одну чашу весов благополучие, а на другую — гордость и талант, он понял, что последнее важнее, предпочтя славу и честь богатству. Более того, хотя он и не мог знать всего наперед, тем самым были избраны голод и нищета. Впрочем, устрашить его не могли бы и они». Так, по справедливому мнению автора, определился и впервые отчетливо и резко выявил себя основной конфликт в жизни Эдгара Аллана По — конфликт творческой, чувствующей и сознающей свое достоинство личности и грубого торгашеского утилитаризма, подчиняющего все интересам выгоды. То, что было сконцентрировано в натуре и поведении опекуна, вскоре предстало перед Эдгаром в системе непреклонных сил, выражающих ведущие интересы и тенденции американского общества. «Производство и продажа товаров, — замечает по этому поводу автор, — ставших со временем самодовлеющей целью американского общества, уже начали подчинять себе все его интересы».

Беспросветная бедность, доходившая до нищеты, не могла не угнетать Эдгара По, вызывая непосильное напряжение нервов, которое чем ближе к концу жизни, тем все чаще он пытался снять спиртным и наркотиками.

Герви Аллен решительно выступает против попыток объяснить тягостное материальное положение Эдгара По недостатком его творческих усилий, его беспечностью и неспособностью противостоять своим слабостям. «Несмотря на довольно частые периоды бездействия, — пишет он, — вызванные врожденной слабостью здоровья и другими причинами, По работал с огромным упорством, о чем убедительно свидетельствует его обширное творческое наследие». Главная причина его бедности — «слишком малое вознаграждение, которое он получал за свою работу. Лишь наименее значительная часть его творчества — журналистика — обладала какой-то ценностью на тогдашнем литературном рынке. Лучшее же из того, что он создал своим искусством, почти не привлекало покупателей. Господствовавшие в ту пору вкусы, несовершенство законов об авторском праве и постоянно наводнявшие страну английские книги лишали произведения Эдгара По всякой надежды на коммерческий успех». Он был одним из первых американских писателей-профессионалов и мог существовать только литературным трудом и работой редактора. К труду же своему и своих собратьев по перу он предъявлял бескомпромиссные требования. «Поэзия для меня, — заявлял он, — не профессия, а страсть, к страстям же надлежит относиться с почтением — их не должно, да и невозможно пробуждать в себе по желанию, думая лишь о жалком вознаграждении или еще более жалких похвалах толпы». К этому следует добавить, что он, «как художник и мыслитель, — говоря словами Герви Аллена, — без сомнения, испытывал значительную и оправданную неприязнь к современной ему Америке. Между его творчеством и его торгашеским временем зияла огромная пропасть… Одна из самых поразительных особенностей той своеобразной эпохи заключалась в том, что ее сиятельную уверенность в своем превосходстве над всеми предшествующими эрами и веками ни разу не омрачило хотя бы мимолетное облачко сомнения. Предвкушение, казалось, недалекого триумфа над природными стихиями, которого помогут добиться машины, породили теорию „прогресса“, дотоле неслыханную, но теперь распространенную на все — от политики до дамских шляпок. Журналы, речи государственных мужей, социологические трактаты и романы — все звенело фанфарами победного самодовольства. Что до философии, то она совершешю прониклась убеждением, что десять утверждений ровно в десять раз ближе к истине, чем одно отрицание, и что во вторник человечество просто пе может не стать чуть-чуть лучше, чем было в понедельник. Вера эта была столь сильна, что публично выступить против нее никто но осмеливался». Не один Эдгар По замечал это безудержное самодовольство и самовосхваление американцев и брал на себя смелость их обличения. Можно вспомнить, к примеру, Эмерсона или Генри Торо, американских писателей-транеценденталистов, к которым Эдгар По проявлял безоговорочную нетерпимость. «Стяжательство в общественной и частной жизни создает атмосферу, в которой трудно дышать… Мы видим, к каким трагическим последствиям ото ведет», — говорил Эмерсон в конце 30-х годов в публичной лекции, и, поясняя трагедию Эдгара По, можно повторить эти слова. В начале 40-х годов в Англии и в Америке появились «Американские заметки» Чарльза Диккенса, редкой силы обличение американского общества и его нравов. И все же Эдгар По был одним из самых страстных обличителей буржуазной Америки. «Соединенные Штаты, — уже после смерти Эдгара По писал Шарль Бодлер, — были для По лишь громадной тюрьмой, по которой он лихорадочно метался, как существо, рожденное дышать в мире с более чистым воздухом, — громадным варварским загоном, освещенным газом. Внутренняя же, духовная жизнь По, как поэта или даже пьяницы, была постоянным усилием освободиться от этой ненавистной атмосферы».