И связь с народом была установлена: в течение того получаса, что мы были в здании, число сочувствующих выросло с нескольких сотен до более чем тысячной толпы, и люди все еще стекались со всех сторон парка. Для большей точности скажем, что вооруженные и одетые в униформу люди устроились на крыше и балконах верхних этажей штаб-квартиры. Часть из них имела переговорные устройства и передавала постам на улице, в парке 26 Комиссаров и на перекрестках то, что те не могли увидеть снизу. Вопрос о том, чью сторону могла бы принять армия, даже не задавался. Единственной проблемой было, какая часть армии сможет оторваться от боев и прибыть в Баку до наступления ночи.

Частично ответ на это был получен, когда я уходил от растущей толпы. Приветственные восклицания раздавались из дальнего конца парка, которые скоро превратились в рев, в котором можно было различить свистки и выкрики «Браво!» я смог различить характерный механический кашель мощного дизельного двигателя, безошибочно узнаваемый скрежет гусениц. Фронт только что раздобыл первую единицу бронетехники и запарковал ее для дальнейшего использования.

Это был длинный день и длинная ночь, 14 мая, хотя, наверное, она была длиннее для Мехмета Али, чем для меня, и несомненно она была наиболее длинной для лидеров Фронта. Парк 26 Комиссаров был заполнен тысячами людей, и даже на деревьях были люди. Там были молодые и старые, мужчины и женщины, богатые и бедные: они были народом, который поддерживал Народный Фронт с начала. Я знал многих и по митингу в пятницу, и по совсем другим поводам. Там был 60-летний владелец большого корабля «Туркменистан», машущий маленьким флагом Азербайджана; там был парень, который снабжал меня кофе из какого-то комиссионного магазина; там был местный хакер, который на скорую руку починил мой лэптоп; там был вульгарный тип — кинорежиссер, с которым я познакомился в Нахичевани. Там были знакомые люди, имена которых я не мог вспомнить, если я вообще знал их. Там были и другие: Камран и его мать Кюбра-ханым, член бывшей Коммунистической партии, награжденная орденами, которая решила оставаться там со своим несговорчивым сыном до рассвета, или до того, как придут танки, кто бы из них не пришел первым. Там была Эльмира — отважный корреспондент оппозиционной прессы, которая часто помогала Хиджран в некоторых проблемах, и Дильшад, словоохотливая мать Вугара, одного из наших ребят-переводчиков.

В здании были более взрослые приятели: огромный плюшевый медвежонок с детским лицом Паша, который организовал пантюркистские конференции по всей территории бывшего СССР, а сейчас охранял вход с автоматом Калашникова, висящим на его мясистой спине. Джовдет, обрусевший азербайджанский репортер некоторых московских новостных агентств. Были и другие, устрашенные тем, что происходит, но решившие участвовать в этом. Стоящий рядом Ниязи Ибрагимов, заместитель председателя Фронта, директор департамента информации НФА и близкий друг Абульфаза, с пальто, наброшенном на плечи как плащ, практически рекламировал наплечную кобуру под правым плечом.

Олицетворением невозмутимости и спокойствия был Фахмин Гаджиев, облысевший тюремный надзиратель в прошлом, сейчас одетый в униформу и в жестком кепи, похожий на гестаповца — он называл себя военным комиссаром Баку.

— Есть какие-нибудь изменения? — спросил я

— Все в порядке, — сказал он, растягивая рот в улыбке.

Тем временем на балконе появились громкоговорители, которые использовались для сообщения толпе о состоянии дел. Из них доносились послания с пожеланиями удачи и солидарности от националистических движений в других частях бывшего СССР и мира. Даже великий нахичеванский старец Гейдар Алиев послал заявление о поддержке в борьбе против «незаконного путча» предателя Муталлибова. Кто-то для развлечения установил микрофон перед телевизором, где Муталлибов снова и снова повторял «что он поступит правильно, став диктатором» и слова эти встречались криком и хохотом толпы. Затем, после еще одного марша янычаров, поднявших толпу на ноги, из громкоговоритетей донесся знакомый хриплый голос: Абульфаз Эльчибей вышел из подполья.

«Мои дорогие сограждане», — начал Эльчибей. — «нет нужды говорить вам, что произошло сегодня в парламенте. Был переворот, незаконное попрание Конституции Азербайджана. Это не пройдет! Мы вступили на трудный путь, но мы не отступим! Независимость или смерть!»

— Азадлыг! (свобода) — заревела толпа. — Азадлыг!

— Таково наше послание, — продолжил Эльчибей. — Если гражданин Муталлибов не освободит президентский дворец к 2 часам дня в пятницу 15 мая, мы будем вынуждены выбросить его сами!

Ультиматум был объявлен, и толпа стала неуправляемой. Но у меня было несколько вопросов: Фронт способен защитить свою штаб-квартиру силами своих сторонников и какой-то бронетехники, но угрожать атакой? Но я не должен был удивляться этому, моя задача состояла в регистрации фактов. В соответствии с этим, я бросился к себе домой и сумел дозвониться в газету.

— Есть убитые? — спросил редактор.

— Нет, но они объявили ультиматум и…

— Давай подождем, пока улицы не будут заполнены кровью, — сказал редактор, которого лучше оставить безымянным. — Записывай все и не забывай — побольше красок.

Только я с отвращением бросил трубку, как где-то на улице раздался взрыв. Затем кто-то постучался в дверь. Это был Вафа Гулузаде.

— У меня послание для вас, которое надо передать Фронту, — сказал он с напряженным лицом. — Вы должны сказать им, что мы, правительство Азербайджана, получили сегодня ноту от правительств США и Турции, что они не признают возвращение Муталлибова законным, и что любая акция против народа Азербайджана приведет к пересмотру отношений между соответствующими правительствами.

Было несколько странным просить меня передать такого рода информацию, но если Вафа думает, что это так важно, то, ясное дело, я передам послание. Вероятно, Фронт несколько воодушевится от факта, что хотя бы пара стран отказывается признать Муталлибова. Более важным было то, что такой способ передачи послания означал, что Вафа окончательно покинул корабль. И я был удивлен тем, сколько же людей из старой элиты имели затаенные мысли насчет возвращения Муталлибова. Избегая дорожных постов, я вернулся в штаб-квартиру Фронта и сумел пробиться через охрану на второй этаж. Я искал заместителя председателя Фронта, директора департамента информации и близкого друга Абульфаза Ниязи Ибрагимова. Я нашел его и пересказал без комментариев то, что Вафа сказал мне об официальной позиции, которую занимают США и Турция о наступлении на демократию.

— Гулузаде сказал тебе передать это мне?

— Да.

— Почему?

— Не знаю.

На его мрачном лице появилась улыбка.

— Они разваливаются, — сказал он и заспешил передать послание чрезвычайному заседанию лидеров Фронта, собравшихся в задней комнате здания. Было около трех утра, и даже если Фронт планировал бодрствовать всю ночь, было самое время для меня, чтобы пойти домой и немного отдохнуть перед решительными событиями завтрашнего дня. Но даже в постели адреналин и выстрелы на близлежащих улицах не дали мне заснуть до рассвета.

15 мая был трудным весенним днем на побережье Каспия. Я обнаружил, что дорога заблокирована — не восставшей полицией, а толпой покупателей, которые, казалось, основательно безразличны к факту, что их нация катится к гражданской войне. Комиссионные магазины бойко торговали. Женщины делали себе прически и маникюр. Мужчины сидели в чайханах: играли в домино и перечитывали новости. Вероятно, большинство гражданских войн, и может, даже войн вообще, проходят похоже на эту: люди борются с надвигающимся безумием прикипанием к нормальной жизни. Только когда уже пишется История, кажется, что люди бросают все и устремляются на фронт, оставаясь там до окончательной победы или поражения, в то время как непрерывно падают бомбы.

Перед тем, как пойти в штаб-квартиру Фронта, я решил посмотреть на 12-и этажное президентское здание из белого и коричневого гранита. Здесь лунатическое состояние не так превалировало: сотни вооруженных людей были собраны в предвидении атаки, которой им угрожали. По крайней мере, они отнеслись серьезно к ультиматуму «гражданину Муталлибову». Большинство составляли штатные полицейские, вооруженные автоматами. Но их также прикрывала бронетехника: во внутреннем дворе я насчитал 4 БТР-а и 2 танка Т-54, их двигатели тихо ворчали. Более тревожным было то, что я узнал людей из команды, я встречал их ранее в Агдаме — это были люди Гатыр-Мамеда. Одним из этих людей был наполовину русский, наполовину азербайджанец, психопат по имени Вагиф.