Колин проворчал что-то невразумительное и отошел прочь.

Николай Баженов усмехнулся:

— Крючок забросил Яша, да сорвалось!

Пора начинать. Я открыл собрание и предложил избрать председателя, секретаря.

— Чего там выбирать? Коль сам начал, так и веди собрание, — сказал Егор Зайков, бывший гласным земской управы. — А записывать будет Егор Богданов. Недаром грамоте учился.

К столу опять протиснулся Яков Колин, снял шапку:

— Позвольте, мужики, задать вопрос нашему уважаемому председателю. Кто его уполномочил проводить эти выборы? Имеет ли он мандат и от кого? Без приказа начальства нельзя проводить такого сурьезного дела! Отвечать придется…

Хотя нечто подобное крестьяне уже слышали на прошлых выборах, все же его вопрос произвел впечатление. Большинство выжидающе смотрело на меня.

— Да, Яков Григорьевич, — твердо сказал я, — у меня имеются и мандат и полномочия. От кого? Да вот от них, моих земляков, избравших меня председателем собрания. Не прикидывайтесь простачком. Все читали обращение Ленина, чтобы крестьяне брали власть в свои руки. Они сегодня и взяли ее. А если кому и придется отвечать, то только вам, за попытку сорвать собрание.

Колин быстро нашелся:

— Теперь, после вашего разъяснения, понял. Разве я посмею против народа? — Потупил голову и зашагал в свой угол.

И тут я произнес свою первую в жизни речь. Говорил о том, что мы будем выбирать не старосту и старшину, которые выполняли волю земского начальника и пристава, а свою, народную власть, волостной Совет крестьянских депутатов. В России уже повсеместно выбраны Советы. Выбраны они и в большинстве волостей нашего уезда. Только у нас, в Красновской волости нет народной власти. А разве мы, красновские, хуже других?

В заключение предложил:

— Кто за выборы Совета, подними руку!

Первым поднял руку сам, за мной учитель Иван Емельянович, фронтовики, а за ними и все остальные. Даже и Колин.

— Единогласно. Теперь надо выбрать председателя Совета, заместителя и секретаря. Кого хотите иметь председателем?

Алексей Рипаков крикнул:

— Тебя, Василий Леонтьевич! Раз ты начал, так сам и командуй в волости.

Алексея поддержали.

— Спасибо, друзья, за доверие. Но я ведь не демобилизован, мне надо в армию возвращаться…

Рипаков не уступает:

— Нет уж, Леонтьевич, не отказывайся. Сам говорил, что вся власть у народа, вот и повинуйся ему.

— Хорошо, я повинуюсь. Только разрешите мне отлучку в Вологду.

Разрешили. Затем единогласно избрали заместителем председателя Михаила Кузнецова, а секретарем — Егора Богданова.

А через десять дней, сдав дела Кузнецову, я выехал в Вологду.

За время моего отпуска состав нашей палаты обновился. В ней появились три легкораненых красных командира и тяжелораненый в полость рта молодой врач. Представители новой армии меня заинтересовали. Я жадно расспрашивал их о дисциплине в войсках, о взаимоотношениях командиров и солдат.

— Дисциплина у нас крепкая, сознательная, а не палочная, как при царе, — объяснил один из молодых. — Взаимоотношения тоже вполне нормальные: на службе командир командует, подчиненные выполняют, а вне службы — все равны.

Доктор разговаривать не мог, писал мне записки. Так я узнал, что он ранен под Киевом, откуда выгоняли Петлюру.

В свою очередь всех интересовала моя поездка в деревню. Я подробно рассказал о выборах Совета. Доктор написал: «Для меня ясно, что ты с нами. Приветствую».

Под влиянием разговоров с молодыми командирами и с доктором у меня созрело решение бросить лечение и немедленно поступить в Красную Армию. Доктор ехал в Москву для консультации у специалистов-стоматологов. Вместе с ним поехал и я.

Сразу же с вокзала направился в штаб Московского военного округа, находившийся тогда на Пречистенке (ныне улица Калинина). Приемная командующего войсками Муралова переполнена солдатами, матросами, бывшими офицерами и штатскими в кожаных куртках.

Мое внимание привлек большой плакат, висевший на стене приемной. В нем говорилось, что немецкое правительство явно не хочет мира. Выполняя волю капиталистов всех стран, оно стремится силой оружия задушить рабочих и крестьян России, земли вернуть помещикам, фабрики и заводы — капиталистам, власть — новому царю. Плакат призывал трудящихся России встать на защиту республики Советов от полчищ империалистической Германии.

Эти пламенные слова меня глубоко взволновали. Теперь я окончательно убедился, что мое место в Красной Армии.

В углу приемной за столом сидел матрос с красной повязкой дежурного на рукаве. Я изложил ему цель прихода.

— Похвально, братишка! — одобрил он. — По такому делу сыпь прямо к командующему! — и показал на большую обитую кожей дверь.

В нее один за другим входили работники штаба с папками в руках. Подумалось: стоит ли беспокоить, не обратиться ли к кому другому, командиру, пониже чином?

На второй двери заметил дощечку с надписью: «Управляющий делами т. Бурдуков». У соседа по скамье спрашиваю:

— Что значит: «управляющий делами»?

— По-старому это вроде… начальника штаба. Когда открыл дверь, за письменным столом увидел склонившегося над ворохом бумаг человека лет тридцати, в кителе. Отрапортовал:

— Товарищ управляющий делами! Бывший поручик 334-го Ирбитского полка Абрамов явился к вам на предмет добровольного поступления в Красную Армию!

Бурдуков встал и с явным любопытством посмотрел на меня. Видимо, такой рапорт здесь редкость, а может, сам рапортующий показался чудаковатым.

— Хорошо! А на какой платформе вы стоите? Вопрос показался мне странным. Я был так далек от политической терминологии того времени, что понял его в прямом смысле. Посмотрел под ноги, подумал, что при новой власти тоже немало чудаков, и ответил:

— Стою на паркетном полу. Управделами рассмеялся и попросил сесть:

— Извините, товарищ Абрамов, совсем запутался. Посетителей много, не с каждым возьмешь правильный тон. Расскажите коротко о себе, где родились, кто родители, кем были в полку и откуда сейчас прибыли?

Я докладывал, а Бурдуков согласно кивал головой. Особенно заинтересовал его рассказ о выборах Совета. Когда я закончил, управделами заявил:

— Вот теперь я вижу, что вы целиком и полностью стоите на платформе Советской власти. Подождите минутку.

Он вышел, но скоро вернулся.

— Жаль, что командующего вызвали в Кремль. Ладно, зайдем к нему завтра. А пока давайте договоримся о вашей будущей работе. В штабе создан уставной отдел, временно назначаю вас его начальником. Согласны?

— Чем этот отдел занимается?

— Переработкой царских уставов для Красной Армии.

— Я офицер военного времени, уставы учил, но вряд ли настолько хорошо знаю их, чтобы заниматься такой работой.

— В отделе есть четыре полковника генерального штаба, они и будут перерабатывать. Ваше дело не допускать в тексте контрреволюции. Понятно? Тогда пошли.

На верхнем этаже, в двух смежных больших комнатах работало человек пятнадцать. Когда мы вошли, они встали. Молодой, щеголеватого вида бывший офицер отдал рапорт.

— Привел вам начальника отдела, — сказал Бурдуков, здороваясь. — Товарищ Абрамов. Прошу, как говорится, любить и жаловать! — И, обращаясь затем ко мне, попросил: — Когда ознакомитесь с делами, зайдите доложить.

Тот, что рапортовал, оказался помощником начальника отдела. Мы сели к его столу.

— Сегодня созданы и приступили к работе пять секций, — доложил он, — строевая, тактическая, стрелковая, артиллерийская и военно-инженерная. А вот план нашей работы.

На столе лежал большой лист бумаги, разграфленный по всем правилам штабного искусства, до которого я еще далеко не дорос. Поэтому предпочел познакомиться с руководителями секций. Все они оказались солидными, опытными и умными людьми.

Руководители строевой и тактической секций встретили любезно, охотно доложили. Строевик попросил совета:

— В царском уставе, как вам известно, предусмотрено отдание чести. Опустить этот пункт или внести в новый устав?