Я сидела на полу своего белоснежного балкона, обращенного к морю, и слезы текли по моим щекам. Мне показалось, что до этого момента я не жила и не чувствовала вовсе, а теперь словно прошла анестезия, и я почувствовала боль, и мне она доставляла удовольствие. Вот потешились бы коллеги с работы, видя, как «снежная королева» рыдает словно школьница, схватившись за сердце. Упоение жалостью к себе продолжалось еще минут десять, после чего я решительно встала. Что мне всегда нравилось в себе и бесило одновременно, так это то, что у меня никогда не хватало терпения как следует пострадать.

Это как-то не по-женски. То ли дело посидеть взаперти три-четыре дня, пожаловаться подругам… а я пару часиков пострадаю, поужинаю и спать, а наутро в голове всплывает все тот же вопрос: «А что, собственно, такого трагичного произошло?»

Едва случалось то, от чего мне хотелось лезть на стену, как на смену отчаянию всегда приходило желание драться до последнего.

В голове появляется целая вереница вариантов ответа на вопрос «что делать?», и единственное, что требуется, — выбрать тот, что отвечает банальному, но верному правилу — «цена—качество».

Я семенила по мощеной улице, не обращая внимания на ноющую боль в ноге, и злилась на себя за тот бардак, который царил сейчас в моей глупой белокурой башке.

«Даже если я вдруг беременна — это не страшно, — думала я. — Все рано или поздно становятся матерями. По крайней мере, ребенок будет красивым! Да и пора уже… Дура!» — я хлопнула себя по лбу.

Трудно объяснить женскую логику, но я сейчас уже беспокоилась о том, что могу быть не беременна! Это как раз тот феномен моей личности, о котором я говорила в конце предыдущей главы.

За последние пять минут я уже представила, как рожаю этого ребенка, как акушерка кричит мне: «Давай тужся, он уже выходит!» Рядом Энрике в голубом флизелиновом чепчике с камерой в руках. Потом семейное фото… Черт! Блондинки и правда редкие дуры! Но в ход моих позитивно-бредовых мыслей вмешались воспоминания о том, что я сделала аборт в восемнадцать, о чем потом не раз жалела.

Меня внезапно охватил страх, что я вообще не смогу иметь детей, и я умоляла судьбу, чтобы во мне сейчас зарождалась жизнь.

Через три минуты я стояла на пристани напротив яхты с надписью «Sirena». У меня не было сомнений, что Энрике там. Я не сомневалась только потому, что боялась допустить даже мысль о том, что его там нет, иначе эмоции задушили бы меня.

Мне всегда трудно просить прощения. И это не из-за больной гордости, а из-за того, что мой характер обладает еще одной крайностью: с того момента, как я признаю вину, она становится тяжким бременем, и если человек, перед которым я провинилась, вовремя меня не простит, то я легко могу впасть в депрессию. А люди бывают жестоки.

У меня был один такой случай.

Однажды я серьезно провинилась перед подругой. Уехала на две недели отдыхать и попросила ее поливать цветы в моей квартире. Когда я вернулась, то увидела, что цветы находятся в самом плачевном состоянии. Я тут же позвонила ей и предъявила претензии. И все бы ничего, но только я была уставшей после долгой дороги за рулем, а тут увядшие цветы и песок на полу, словно по квартире ходили в обуви. Я вспылила и высказалась довольно резко. Подруга оправдывалась, говорила, что была занята, но я была очень сердита, а где гнев — там и необъективность.

Словом, я высказала все, что о ней думаю, и бросила трубку. В ответ подруга перезвонила и высказала на этот раз все, что она думает о моем хамстве. После этого я резко пришла в себя и осознала свою ошибку. Весь следующий день я провела в раскаянии, томясь желанием поскорее встретиться с ней и попросить прощения.

Наконец, когда вечером мы увиделись, я подошла к ней, обняла ее и сказала:

— Прости меня, я была не права.

— Не-е-е-т, — протянула подруга.

Она убрала мои руки и подняла на меня глаза. Я никогда не могла себе представить, что у нее может быть такой тяжелый взгляд. Она обошла меня, как столб, и пошла прочь.

— Но… — промямлила я и пустилась за ней. — Но я правда прошу прощения…

Она медленно повернулась ко мне.

— Знаешь, дорогая, за свои поступки надо отвечать, — сообщила она мне ледяным голосом.

Я не смогла сдержать слез и заплакала. Мне на самом деле было очень больно. Я готова была выслушать упреки и претензии, готова была оправдываться, мне хотелось успокоить ее, объяснить, что я сделала это не со зла. Я плакала, и мне было стыдно за эти слезы, потому что я понимала, что теряю подругу, а ей было все равно…

Только после нескольких недель я пришла в себя и смирилась с потерей. Помимо шрама на сердце, из этой ситуации я вынесла следующее:

1) просить прощения нужно только у тех людей, которые способны простить тебя, в противном случае вы получите нервный срыв;

2) когда просишь прощение, не стоит плакать, если тебе уже больше десяти лет, иначе просить прощения придется дольше и ты в любом случае получишь нервный срыв;

3) просить прощения трудно, но это не труднее, чем чувствовать себя виноватой.

К счастью, Аня оказалась права, и Энрике показался на палубе, словно ждал ее… Ей так хотелось на это надеяться. Она стояла опустив глаза и теребила край платья.

Энрике спустил трап и протянул ей руку…

Не знаю, какая сила не позволила мне броситься к нему бегом. Я спокойно взошла на палубу и почувствовала, как гордость вернулась ко мне, заставив поднять подбородок вверх.

— Я была не права, прости, — сказала я, глядя ему в глаза.

Энрике ничего не ответил, просто привлек ее к себе. Аня уткнулась ему в грудь и почувствовала знакомый запах. Свежесть, как от морского ветра. Больше они не произнесли ни слова до того момента, пока их тела не оторвались друг от друга, став по ло вин ками того, что еще минуту назад было одним целым.

В маленькой каюте царил беспорядок. Настоящий холостяцкий беспорядок! Аня зажмурилась от глупого ощущения счастья…

Это был не казенный номер в гостинице, не квартира, уединившись в которой с мужчиной ты все равно, несмотря на крайнее возбуждение, будешь переживать и оправдываться за то, что на полу валяются колготки или трусики, хотя это ему совершенно по барабану! Наконец, это был не автомобиль, занятие сексом в котором после двадцати лет уже не выглядит столь романтично, как раньше, а описывается одним емким словом «Приспичило!».

Энрике лежал подперев голову рукой и смотрел на Аню. Он ласкал взглядом ее тело. Она не стеснялась, не прикрывалась, позволяя ему делать это. Более того, ей хотелось крутиться, чтобы он мог увидеть ее всю.

Собственное тело ей самой казалось сейчас прекрасным, наверное потому, что его только что так нежно любил мужчина…

Думаете, я вспомнила о презервативах? Даже мысли не промелькнуло. Я всегда считала, что мозги во время секса отключаются только у мужчин. Сама-то я всегда держала ситуацию под контролем. За время любовной игры я могла продумать концепцию рекламного постера, или прикинуть, что подарить маме на день рождения, или поразмышлять, каким средством вывести застаревшее пятно от красного вина на любимой блузке. Потом ты ненадолго выпадаешь из эфира, череда приятных спазмов — и через три минуты можно наконец встать и заняться делами. Очень удобно! Благодаря этому ты не чувствуешь себя такой уж зависимой от секса.

С Энрике все было не так. Я лежала, слушая тонкий писк в ушах, и мне казалось, что я слышу, как кровь несется по сосудам прямо к моему несчастному мозгу, который наконец полностью затих.

— Все хочу спросить, — я села на постели, — что означает твоя татуировка?

— Якорь — это символ постоянства, определенности, а крылья — желание открывать новое.