Как во многих старых наших поселениях, так и в Лебяжьем было в старину три родовых корня. Дальние потомки их родством между собой не считаются, но фамилии-клички предков сохранились до наших дней. Пойти по селу – всё Кизеровы да Тагиловы, а между ними – Меньшиковы.

Старожил радушен, но на слова скуп. Болтливых не любит. К гостю присматривается и охотно испытает его на деле. Вопросы задаёт не зря и ответами интересуется. Нового человека встречает без стеснения, но фальши не терпит. Таков и лебяженский кузнец.

Проработав с зари в кузнице, Фёдор Григорьевич Кизеров разбудил заспавшегося гостя – пора завтракать! Узнав, что московский гость «инженер по металлу», потащил его в кузницу.

Не стоит вдаваться в подробности, но Заклинкин, имевший ловкость до сих пор видеть производство только издали, позорно провалился на экзамене по мотору «челябинца» и по нехитрой термической обработке стали в практических условиях кузницы, где ковка была только частью механической мастерской.

Получив неожиданно единицу за свои познания, что, впрочем, прошло незаметно для срезавшегося, Заклинкин отправился в дом Павла Ивановича. Там старуха Фёкла Ивановна поднесла ему «с похмелья» стаканчик. Братьев же не было – они спозаранку отправились на озеро Большие Мочищи. Расспросив, где это озеро, Заклинкин понял, что это – то самое, – с «птичкой» на карте!

Вернувшись от нечего делать в кузницу, Толя успел в один день получить от Фёдора Григорьевича вторую единицу – за сотню привезённых патронов («Этого у нас хватит только на две зари, и то, если скупо стрелять!») и за рассказ о вчерашней охоте.

Виду не показав, Фёдор Григорьевич про себя пришёл к решению: «Пустой парень!»

Это не помешало радушному кузнецу повторить, к слову, приглашение пожить сколько вздумается, но упоминания о невесте на этот раз не было, чего Толя не уловил. Он отправился в дом председателя колхоза за своими вещами.

Там, оставив гостя одного, Фёкла Ивановна ушла. Толя воспользовался случаем и поднял крышку чемодана, не запертого и, видимо, не хозяйского. За свою инициативу Заклинкин был вознаграждён. Сверху лежало письмо не интересного для Толи содержания и неоконченное. Но там же был и конверт с адресом дома и с именем Наталии Владимировны, жены Николая. Это было удачей в плане задуманной «штучки»!

Заклинкин со своими вещами устроился у кузнеца и стал писать домой. Первое письмо, – чернилами и в конверте, с адресом одной из столичных улиц, – труда ему не стоило. Второе же писалось не просто и потребовало черновика. Тщательно выводя грубые буквы карандашом, Толя удовлетворённо и весело улыбался. Исписанный лист сложил треугольником и запечатал маркой. Написал адрес, использовав сведения из чемодана Николая Сергеевича.

Карандашная заклинкинская «каллиграфия» довольно ловко связывала судьбы двух людей в ущерб третьему. Письма попали в почтовый ящик на воротах сельсовета и скоро начали свой путь по назначению.

Заклинкин же был вознаграждён за доброе дело встречей с Агашей. Он проводил её на конеферму и счёл, что и здесь произвёл хорошее впечатление. Вечером он дождался возвращения братьев и отметил про себя: «Николай не брал ружья, и вид у обоих очень серьёзный…» За ужином братья молчали, а Толя беседовал с Павлом Ивановичем и, довольный собой, отправился провожать Агашу. Девушка охотно слушала весёлого москвича и у своего дома задержалась. Однако случилось так, что Заклинкин, привыкнув к некоторым вольностям в обращении, совершенно неожиданно в ответ на нагловатое «движение» получил такую пощёчину, что у него, в точности по затасканному, но верному выражению, из глаз посыпались искры. А Агаша преспокойно объяснила:

– Вы, Анатолий, кажется, Николаевич, особо не обижайтесь. Не всякая допустит…

Всё это не помешало Толе спокойно уснуть. День прошёл для него не праздно. А пощёчина – пустяк!

Братья, притворив двери в горнице, тихо беседовали перед сном с Павлом Ивановичем, – беседовали довольно долго, около, часа. Бывший командир полка поставил точку, сказав:

– Военная тайна!

И без всякой связи со всем, говорившимся до этого, спросил:

– А вы, Алексей Фёдорович, этого Заклинкина давно знаете?

На полученное объяснение – ничего не сказал.

Утром Анатолий Николаевич пошёл на охоту, избрав целью озеро Большие Мочищи. Братья почти весь день провели вместе, что-то обсуждая и записывая. В четыре часа за Алексеем Фёдоровичем заехал товарищ Шуйских по пути в район из соседнего колхоза.

В семь часов вечера все четыреста шестьдесят два места в районном клубе были заняты. Вносили дополнительные стулья, мобилизуя все ресурсы. Проходы заполнялись теми, кто не поместился на широких скамьях со спинками. Товарищ Шуйских произнёс обычные слова вступления. Зал ждал.

Много разных людей – мужчин, женщин…

– Товарищи! – громко произнёс Алексей Фёдорович, испытывая резонанс незнакомых стен, и сделал паузу. Сказав себе «Ни одного специального трудного слова!» и встретившись с глазами Веры Георгиевны, он начал.

Учёный говорил о труде, о творчестве, сливая воедино бывших перед ним и себя. И те, кто слушал его, понимали, что он говорит о любви к Родине, об истинном смысле науки.

Безраздельно властвовала над собравшимися в зале мысль, утверждавшая вступление грядущего в сегодняшний день. Границ не было. Далёкие звёзды стали солнцем, и вот они излучают потоки сверкающего тепла на свободную Землю. Изменялся климат. Послушная воле, в урочный час расцветала весна. Мрак отступал, изгоняемый из пределов владений счастливых людей. И самая смерть – неизбежность – готовилась пасть на колени! Ломались оковы Вселенной – шёл Человек!

И время исчезло… Аудитория принимала рассказы о замечательных тайнах энергии не только слухом и разумом, но и чувством. Люди тянулись вперёд, улыбались, беззвучно шевелили губами… Некоторые оглядывались и вновь замирали. Задние, не замечая, встали…

Почувствовав токи, идущие к нему из коллектива, общее чувство которого уже превращало случайное собрание в единое целое, Алексей Фёдорович связал себя с этим целым, что нужно одинаково и великому оратору, и каждому чуткому лектору.

На пределе волнения Алексей Фёдорович кончил простыми словами:

– И этим всем мы обязаны… – он назвал имя вождя советского народа и замолчал.

В зале было жарко. Люди очнулись не сразу. Глубоко взволнованный товарищ Шуйских дрогнувшим, но верным голосом начал слова первой строфы Гимна.

Давно так не пели в Чистоозерском. Три вечерних часа надолго остались в памяти людей, побывавших тогда в районном клубе…

После окончания доклада Алексей Фёдорович, глубоко взволнованный всем пережитым, незаметно вышел из двери клуба, забыв шляпу на столе президиума. Его встретила Лидия Николаевна. Она держала под руку свою молодую помощницу и радушно приветствовала Алексея Фёдоровича:

– Вы, конечно, останетесь ночевать у нас? Вам приготовлена комната в доме приезжих! А сейчас пойдёмте к нам пить чай.

Алексей Фёдорович довольно неловко отклонил приглашение, ссылаясь на необходимость вернуться в Лебяжье, и подошёл к машине. Ему хотелось побыть одному. Поспешно подбежавший шофёр завёл мотор.

В нескольких километрах от Чистоозёрского Алексей Фёдорович попросил шофёра остановиться. Он ходил в темноте по полю, не чувствуя высокой стерни, оставленной комбайном, удивляясь своему состоянию. Почему он отказался от приглашения главного врача? Естественно было бы согласиться… Алексею Фёдоровичу всё виделась масса внимательных лиц и среди них ярко выделялось одно…

Он подошёл к машине, решив сказать шофёру вернуться в Чистоозерское, но вместо этого почему-то спросил:

– Вы давно живёте в Чистоозерском? – и сел на заднее сиденье, не вслушиваясь в ответ.

Водитель машины секретаря райкома знал наизусть каждый куст у дороги и каждую кочку. Взволнованный лекцией, он, по своему собственному выражению, вёл машину, «как дьявол». Не многим более чем через полчаса машина влетела в спящее село и круто затормозила перед домом Павла Кизерова.