Ирвинг снова открыл рот:

– В следующий раз, когда будешь делать Жози прическу, попробуй желтые ленточки. Джейн Мэнсфилд говорит, что это должно ей пойти.

– Джейн Мэнсфилд?!

– Она тоже остановилась, чтобы выразить свое восхищение.

Я надулась и несколько минут хранила молчание. Ирвинг тоже обиделся.

– А что я должен был делать? Забросать ее камнями? Кроме того, у Джейн премиленький розовый пудель. Его зовут Бобо.

– Что-что?

– У нее розовый пудель по кличке Бобо. Она красит его органической краской.

(И как только я до сих пор жила на свете без столь ценной информации?)

– Что плохого, – защищался Ирвинг, – если человек время от времени останавливается для дружеской беседы с владельцами пуделей или их поклонниками? Это принято в обществе. Все равно что поддерживать беседу с незнакомыми людьми на борту океанского лайнера.

Он еще долго продолжал в том же духе; из бедного Ирвинга так и лезли всякие сантименты. Только мне показалось, что мы исчерпали эту тему, как он сказал:

– В следующий раз, когда поведешь Жози в салон красоты, попроси покрыть ей ногти серебряным лаком. Заза считает…

– При чем тут Заза?

– У Заза мальтийский терьер, и она…

В ту ночь мне впервые за долгое время пришлось прибегнуть к секоналу. Но и во сне меня преследовал голос Ирвинга. Последнее, что я запомнила, это что Жози обожает общество других собак и особенно выделяет умницу чихуахуа, принадлежащую Эбби Лэйн!

Назавтра я сама отправилась на Парк-авеню. В конце концов, я тоже хочу наслаждаться жизнью. Тем более что, если верить газетам, в городе сейчас Гэри Грант и Тони Кертис.

Ирвинг нисколько не преувеличивал: Жози пользовалась необыкновенным успехом. Нас то и дело останавливали длинноногие манекенщицы. Всем хотелось ее погладить. А поскольку у меня были несколько иные планы, то я свернула за угол и пошла по направлению к Мэдисон-авеню, где должно было быть гораздо интереснее. Я провела десять минут в увлекательной беседе с Артуром Мурреем, а примерно через квартал наткнулась на Чарльза Кобурна. Такое мое везение!

Так что в дальнейшем я ограничила наши прогулки Центральным парком. Здесь, по крайней мере, мы встречались с другими собаками, от которых Жози могла почерпнуть полезные сведения о предназначении деревьев. Однако она не воспринимала данную тему.

Напрасно я то и дело старалась привлечь ее внимание к собакам, которые осчастливливали поднятием ножки какое-нибудь дерево. Жози покорно смотрела в нужную сторону, иногда даже проявляла вежливый интерес, но и не думала выходить из роли благодарного зрителя.

Я умоляла. Подлизывалась. И, наконец, прибегла к маленькому насилию. Я подвела Жози к дереву, подняла ее ножку и продержала так добрый десяток минут. Единственным результатом стало то, что вокруг нас собралась любопытствующая толпа. Однако я продолжала делать свое черное дело. Мой девиз: «Исполняй свой долг, и пусть они все провалятся!»

Вскоре меня привыкли видеть в Центральном парке в таком положении. Через несколько дней никто уже не обращал на нас внимания.

В один прекрасный день, когда я предавалась этому новому хобби, мимо шествовала полная дама с двумя беременными эрдельтерьерами. Она не без интереса посмотрела на меня и остановилась.

Не раньше чем через десять минут она открыла рот и спросила:

– Чего вы от нее добиваетесь?

(Кого только не встретишь в Центральном парке! А чего, по ее мнению, я могла добиваться?)

Но я не стала грубить, а кратко объяснила свой случай.

Дама изрекла:

– Но ведь это же девочка!

Я согласилась с данным утверждением и вновь перенесла свое внимание на Жози и дерево. Моя красавица с ангельским терпением задрала ножку, но, конечно, из этого ничего не вышло (я уже говорила, что ради меня эта собака готова пожертвовать чем угодно, только не «Нью-Йорк таймс»).

Толстуха снова открыла рот:

– Девочки не задирают ножку возле дерева. Это становилось интересно. Что же делают девочки?

– Они садятся на корточки.

И тотчас, словно по команде, обе ее собаки присели, чтобы продемонстрировать, как это делается. Даже Жози проявила некоторый интерес, хотя ее и смутило подобное бесстыдство. После чего толстуха и обе ее псины удалились с чувством исполненного долга.

Едва они скрылись из виду, я предприняла попытку усадить Жозефину на корточки. Она ощетинилась и посмотрела на меня так, словно я окончательно выжила из ума. Чем больше я настаивала, тем упорнее становилось ее сопротивление.

Вечером я посвятила Ирвинга в недавно сделанное открытие. Он сказал, что, по его мнению, в этом что-то есть, и согласился попробовать. Утром мы все трое отправились в Центральный парк. После трех или четырех безуспешных попыток с моей стороны Ирвинг вырвал Жози у меня из рук и поинтересовался, что я собираюсь делать с беззащитным животным. Сначала чуть не вывихнула ему ногу, а теперь нас ждет искривление позвоночника.

Он решил сам взяться за дело и отослал меня домой, пообещав, что не вернется до тех пор, пока не сможет доложить, что задание выполнено. Но он предоставит ей возможность самой справиться с этим делом. Пусть задирает ногу, приседает или стоит на ушах – все должно произойти по ее доброй воле, без применения насилия с его стороны и без советов дурных баб. Когда он водит Жози гулять, то не дает всяким шизофреничкам втянуть себя в дурацкие разговоры, а ведет исключительно интеллектуальные беседы с красивыми и приятными личностями, которые не позволяют себе вмешиваться в чужие дела.

Примерно через час они с Жози были уже дома. Оба сияли.

Я бросилась к Ирвингу.

– Она задрала ножку? Он покачал головой.

– Присела?

Он как-то странно посмотрел на меня.

– Что, твои интересы не простираются дальше клозета?

– Но что же она сделала?

На устах моего мужа появилась горделивая улыбка.

– Жози обручилась.

– С кем?

– Бобо Эйхенбаумом.

– Это еще кто такой?

– Пудель.

– Пудель?! – я как вкопанная застыла на месте. Ирвинг пожал плечами.

– Возможно, ты предпочла бы Грегори Пека. Но она согласна на пуделя.

Я попыталась объяснить, что наш кроткий ангел еще ничего не знает о птичках и деревьях, а он уже торопит ее с замужеством!

Ирвинг попросил меня умерить пыл: они вовсе не планируют сыграть свадьбу в ближайшее воскресенье. Должен пройти период ухаживания, во время которого жених и невеста лучше узнают друг друга. А уж потом Жози назначит день свадьбы. Это поистине судьба: Бобо живет в нашем отеле, на четвертом этаже!

На другой день я втайне от Ирвинга навела справки относительно моего будущего зятя. Разносчики и горничные снабдили меня исчерпывающей информацией. Бобо – прекрасно воспитанный пудель. Его семье принадлежат кредитные компании, площадки для игры в гольф и несколько отелей во Флориде. В общем, Бобо – тот самый мужчина, о котором может мечтать любая незамужняя девушка. Если не считать того, что он – пудель.

Я решила позвонить миссис Эйхенбаум и довести до ее сведения, что Жози не может принять их предложение. Я по-простонародному, без затей, растолковала ей, что никогда не видела Бобо и, стало быть, ничего не имею против него лично. Но помолвка должна быть расторгнута. Дело в том, что Жози не собирается выходить замуж – никогда! Прежде всего, у нее хрупкое телосложение. Я не утаила от моей собеседницы ее ужасное прошлое, по сравнению с которым пневмония Лиз Тейлор казалась пустяковой простудой.

В ходе этого монолога я трижды намеренно коверкала фамилию Эйхенбаум, но дама на другом конце провода ни разу не перебила. Если бы не ее ровное дыхание, я вообще усомнилась бы, что меня слушают. Когда я закончила, она прочистила горло и сказала:

– Сначала – о главном. Наша фамилия – Эйхенбаум, и, поскольку в один прекрасный день это станет фамилией вашей дочери, хорошо бы вам научиться ее правильно выговаривать.