Весьма прискорбно, господа,

Что среди женщин иногда

Нам попадаются особы,

От чьей неверности и злобы

Мы терпим много разных бед.

В их душах женственности нет,

Они коварны и фальшивы,

Жестокосердны и сварливы,

Но так же, как и всех других,

Мы числим женщинами их,

Иного не найдя названья…

Сии ужасные созданья

Порой страшнее сатаны…

На вид все женщины равны,

И голоса у них прелестны.

Однако, признаюсь вам честно,

Что, если бы достало сил,

Я женский пол бы поделил

На две различных половины.

Одни, как ангелы, невинны,

Смиренны, женственны, верны,

Другие ‑ в помыслах черны,

В них фальшь гнездится и зловредность…

Вот говорят: ужасна бедность.

Но той великая хвала,

Что выбрать бедность предпочла

Во имя верности священной,

Не осквернив себя изменой.

Ну, кто из нас в расцвете лет

Решился бы покинуть свет,

Презреть несметные богатства,

Страшась греха и святотатства,

Земную власть с себя сложить,

Чтоб только господу служить

И заслужить прощенье бога?..

Увы, средь нас совсем не много

Столь праведных мужей и жен,

Чем я безмерно удручен…

Но Герцелойда порешила

(Ей Совесть эту мысль внушила),

Вкушая божью благодать,

Покинуть трон, корону снять

И скипетр свой сложить могучий,

Чтоб удалиться в лес дремучий…

Печали ей не превозмочь.

Ей все равно: что день, что ночь.

Столь сердце скорбью истомилось,

Что солнце для нее затмилось.

Тоскою скованную грудь,

Увы, не оживят ничуть

Ни луговых цветов цветенье,

Ни соловьев ночное пенье.

В лесу приют она нашла.

С ней горстка подданных ушла,

И, повелительнице внемля,

Они возделывали землю,

Большие корчевали пни…

Так потекли за днями дни.

У ней одна забота ныне:

О мальчике своем, о сыне

Хлопочет любящая мать.

И вот она велит созвать

Всех взрослых жителей селенья

И говорит без промедленья:

«Постигнет смертный приговор

Тех, кто затеет разговор

При нашем сыне дорогом

О рыцарях или о том,

Как совершаются турниры.

Я родила его для мира,

И чтоб не сделалась беда,

Он знать не должен никогда

О страшных рыцарских забавах

И о сражениях кровавых».

Умолкли все, боясь угроз…

А королевский мальчик рос

В своем глухом уединенье,

Вдали от рыцарских забав,

Ни разу так и не узнав,

Какого он происхожденья.

Из королевских игр одна

Была ему разрешена:

К лесным прислушиваясь звукам,

Бродил он с самодельным луком,

И, натянувши тетиву,

Пускал он стрелы в синеву,

Где резвые кружились птахи…

Но как‑то раз он замер в страхе!

Была им птица сражена.

О, горе! Только что она

Так безмятежно песни пела

И вдруг навек оцепенела.

Навзрыд ребенок зарыдал.

Как на себе он кудри рвал!

Как горевал и убивался!..

Он был красив, высок и прям,

Он, крепкий телом, по утрам

В ручье студеном умывался.

Он никаких не знал забот.

Но мальчик, выросший на воле,

Рыдал, бывало, в сладкой боли,

Едва лишь птица запоет.

Необычайное томленье

В нем вызывало птичье пенье.

В слезах он к матери бежит.

Он весь трепещет, весь дрожит.

Мать к сердцу прижимает сына;

«Скажи, в чем слез твоих причина?

С кем на лужайке ты играл?..»

Молчит ‑ как в рот воды набрал

(С детьми случается такое…).

Мать не могла найти покоя

До той поры, покуда тайна

Вдруг не открылась ей случайно.

Она приметила, что сын

Гуляет по лесу один.

И только птицу он заслышит,

Волненье грудь его колышет,

Стремится ввысь его душа.

И, птичьим пеньем пораженный,

Стоит он, как завороженный,

И внемлет, внемлет, не дыша.

Полна отчаянья и гнева,

Повелевает королева,

Созвав крестьян своих и слуг,

Переловить лесных пичуг,

Их без разбора уничтожить,

Чтоб сына не могли тревожить.

Спешат крестьяне вместе с дворней,

Да птицы были попроворней,

Вспорхнули с веточек они

Поди попробуй догони!..

Так многие спастись успели

И снова весело запели.

Тут мальчик матери сказал:

«Кто бедных птичек наказал?

(Ручьями слезы побежали.)

Вели, чтоб их не обижали!»

Сказала мать, целуя сына:

«Знай, перед богом я повинна

И плачу, блажь свою кляня.

Ах, почему из‑за меня

Должны умолкнуть божьи птицы?

Нет, это вновь не повторится.

Раскаянье ‑ тому залог…»

«Скажи мне, мать, что значит: бог?..»

«Мое любимое дитя,

Тебе отвечу, не шутя:

Он, сущий в небесах от века,

Принявши облик человека,

Сошел на землю, чтобы нас

Спасти, когда настанет час.

Светлее он дневного света.

И ты послушайся совета:

Будь верным богу одному,

Люби его, служи ему.

Укажет он тебе дорогу,

Окажет он тебе подмогу,

Мой добрый мальчик дорогой.

Но помни: есть еще другой.

Се ‑ черный повелитель ада.

Его всегда страшиться надо.

Предстанет он в обличьях разных,

Чтоб ты погряз в его соблазнах.

Убойся их! От них беги!

И верность богу сбереги!

Так отличишь ты с юных лет

От адской тьмы небесный свет».

И мальчик, выслушав ее,

Вник в сущность мудрых наставлений…

Учился он метать копье

И столько уложил оленей,

Что мать и весь ее народ

Кормились ими круглый год.

Трава ли землю покрывала

Иль снеговые покрывала,

Он в чащу леса уходил

И там охотился отважно.

И вот, послушайте, однажды

Копьем в оленя угодил,

Что был громаден непомерно.

С такою ношею, наверно,

Не смог бы сладить даже мул.

А он и глазом не моргнул

И, на спину взваливши тушу,

Упорством укрепляя душу,

Явился в материнский дом,

Нисколько не устав притом…

Затем такой случился случай.

Он лесом шел над горной кручей,

К губам листочек прижимал

(Чтоб сей листочек дребезжал,

Служа приманкою оленям)

И вдруг услышал с удивленьем

Конский топот вдалеке.

Сильнее сжав копье в руке,

Он громким смехом разразился:

«Не сам ли черт сюда явился?

Я кое‑что слыхал о нем.

Мать говорит: властитель ночи…

Что ж, поглядим, каков ты днем!

Должно быть, страшен, да не очень».

Так боевой священный пыл

В своем он сердце ощутил.

Но тут три рыцаря из чащи

Уже возникли перед ним.

О, как доспехи их блестящи,

О, как их взор неустрашим!

Все трое на богов похожи.

И мальчик на колени пал

И, просветленный, зашептал:

«О, помоги мне, правый боже!»

Но первый рыцарь рассмеялся:

«Откуда дурень этот взялся?

Клянусь, что валезиец он!

А ну‑ка, убирайся вон!»

(Хоть мы не валезийцы с вами,

И нас, баварцев, дураками

Считают люди иногда.

Пускай считают. Не беда!

Нам, с нашим плохоньким умишком,

Хватает мужества с излишком,

И доводилось нам в бою

Но раз стоять за честь свою.)

Меж тем на взмыленном коне,

Весь распаленный, как в огне,

Возник внезапно всадник новый.

Поверх кольчуги ‑ плащ парчовый.

Сей рыцарь тех троих искал.

Он издалека прискакал,

Гонимый чувством возмущенья:

Нет похитителям прощенья

Трем воинам его дружины,

Что были в сговоре повинны,

Девицу из дому украв.

И Ультерлек ‑ так звался граф

Решил за ними вслед пуститься,

Надеясь вызволить девицу,

Что жаждала его подмоги.

Вдруг видит: мальчик на дороге.

«Эй, слышишь, парень, прочь с пути!»

Но тот, лишившись чувств почти,

Пал перед графом на колени,

Воскликнув в дивном просветленье:

«Прости меня, великий бог!..»

(Судить его не станем строго:

Граф был и впрямь похож на бога,

Сверкая с головы до ног.

На шлеме ‑ капельки росы,

Лицо ‑ божественной красы,

Огнем горят кольчуги кольца,

И золотые колокольцы

Свисают с правого плеча,

Чтоб при подъятии меча

Они своим чистейшим звоном

Врагу напомнили о том,

Кто кончит бой непобежденным

Не на щите, а со щитом…)

И вопрошает Ультерлек:

«Скажи‑ка, добрый человек,

Мне это знать необходимо:

Здесь, часом, не промчались мимо

Три рыцаря?.. Я их ищу.

Тебя я в тайну посвящу:

Те трое девушку украли

И, как мошенники, удрали,

Презревши рыцарскую честь.

За это их постигнет месть…»

Тут вспомнил отпрыск Гамурета,

Как ложь от правды, тьму от света

Высокороднейшая мать

Его учила отличать.

И, внемля всаднику сему,

Он понял: бог сошел к нему.

«Прости меня, о всемогущий,

Свет справедливости несущий!»

В благоговенье он вскричал…

Граф головою покачал:

«Тебе я истинно скажу:

Не бог я, но ему служу».

Но ты мне так и не ответил:

Ты рыцарей моих не встретил?»

И мальчик восклицает снова:

«Что значит ‑ рыцарь? Это слово

Доселе неизвестно мне…»

Граф, восседавший на коне,

Сказал: «Ты молод чересчур.

Но славный наш король Артур

Возводит в рыцарское званье

Всех, кем заслужено признанье

И покровительство его.

Кто не страшится ничего,

Кого геройство не покинет,

Тот при дворе Артура принят.

Спеши припасть к его стопам,

И рыцарем ты станешь сам!..»

И мальчик, перед графом стоя,

Коснулся панциря героя,

Спросив, как спрашивают дети:

«Что означают кольца эти?

Ты кольца носишь на груди?!»

Взглянув на маленького друга,

Граф рассмеялся: «Погоди!..

Не кольца это, а кольчуга.

Я ею прикрываю грудь,

Чтоб не могли меня проткнуть!..»

Промолвил мальчик с удивленьем:

«Такую шкуру бы ‑ оленям,

Их не сразило бы мое

Неотразимое копье!»

. .

И рыцарь в путь пустился дале.

Его крестьяне увидали,

Что обрабатывали луг.

Немалый вызвал в них испуг

Вид неожиданного гостя:

Его копье, доспехи, меч.

Но без надменности и злости

Он обратил свою к ним речь:

«Да охранит вас божья милость!..

Скажите, вам не приходилось

Здесь встретить девушку одну?

Сию несчастную княжну

Злодеи подлые украли.

Я весь дрожу: не умерла ли

Она от страха и тоски?

Я разорвать готов в куски

Ее обидчиков проклятых,

Что мимо вас промчались в латах!»

. .

Лишь граф с крестьянами расстался,

Ужасный шум вокруг раздался.

Крестьяне стонут: «ах!» да «ох!».

Произошел переполох.

Всех охватил великий трепет:

«Ужо владычица нам влепит!

Да как же смели мы его

В лесу оставить одного!

Считай, отныне всем нам ‑ крышка.

Возрос в неведенье мальчишка,

Лесную дичь копьем пронзал

И вдруг о рыцарях прознал!

Небось кровишка‑то взыграла

При виде шлема и забрала,

А от кольчуги, от стальной,

Он весь, ей‑богу, как шальной!..»

Вот мальчик к матери приходит,

Горящих глаз с нее не сводит

И все выпаливает вслух.

Едва не испустила дух

Она в немыслимой печали,

Спасибо ‑ люди откачали.

А мальчик дальше речь ведет:

«Каких я четырех господ

У нас в лесу сегодня встретил!

Что свет небес, их облик светел!

Впервые я узнал от них

О славных рыцарях лихих

И короле Артуре гордом.

Кто, обладая духом твердым,

Не дрогнет в боевой игре,

Тот принят при его дворе.

Клянусь, что я не успокоюсь,

Покуда сам не удостоюсь

Стать верным рыцарем его!..»

Нет, матери‑то каково

От сына слышать речи эти?

Не за него ль была в ответе

Она пред богом и людьми?