— Что вы хотите? — спросил Мишель.
— Чтобы вы помогли мне.
— Я не помогаю преступникам! — твердо заявил Мишель.
— Я понимаю, — кивнул ювелир. — Но речь идет не обо мне. О моей дочери.
Мишель невольно вздрогнул.
— После того, что Анна, в том числе не без вашей помощи, узнала, она не желает иметь со мной никаких дел, — скорбно сообщил ювелир. — Все мои доводы и просьбы не имеют никакого действия, она просто не желает ничего слушать, как видно, отказавшись от меня!..
«Что вы! — чуть не вскричал Мишель. — Это не так! Она не отказалась! Она приходила хлопотать о вашем освобождении!..»
Ему было неприятно, что ювелир может посчитать, что дочь бросила его в бедственном положении.
Но он промолчал, тем более что ювелир уже не был в бедственном положении — был на свободе.
— К сожалению, я теперь не могу здесь оставаться, — произнес, как показалось Мишелю, с сожалением, Осип Карлович. — Я вынужден уехать. Один. Без Анны. В связи с чем я бы хотел просить вас приглядеть за ней. Как только я обоснуюсь — я вызову ее. И вас, если вы не будете против, тоже. Если она останется одна, без поддержки, то, боюсь, она просто погибнет, — вздохнул ювелир. — Слишком она доверчива.
Да, верно!.. — согласился про себя Мишель с Осипом Карловичем, вспоминая обстоятельства последней встречи с Анной. Ее наивностью может легко воспользоваться любой встретившийся на ее пути негодяй.
— Я вам буду крайне обязан! — сказал ювелир. И положил на стол какой-то сверток. — Здесь ее адрес, — сказал он. — Прощайте!
И быстро прошел к входной двери.
Так быстро, что Мишель в первое мгновение ничего не понял. Но, услышав, как звякнула щеколда, рванулся к свертку и схватил его... Неудачно схватил, потому что из прорванной бумаги вниз, на стул и на пол, посыпались какие-то бумажки.
Деньги! — понял вдруг он.
В свертке были плотно сложенные, а теперь разлетевшиеся во все стороны ассигнации.
— Стойте! — в отчаянии крикнул Мишель, падая на колени и лихорадочно собирая рассыпавшиеся по всему полубанкноты.
На что ушло несколько секунд.
Прижимая к груди скомканные в горсти ассигнации, он бросился на лестничную клетку и по ней, перепрыгивая через ступеньки, вниз.
Он надеялся перехватить Осипа Карловича на этажах или в парадном. Но, когда выскочил на улицу, там никого уже не было. Ни единой живой души. И даже пролетки уже видно не было!
Осип Карлович исчез, как сквозь землю провалился.
Мишель метнулся было в одну сторону, в другую, но быстро понял всю тщетность своих усилий. Ювелир рассчитал все очень верно...
Лишь спустя несколько минут, когда было слишком поздно, Мишель вдруг сообразил, что ювелир мог подняться по лестнице, где, притаившись на верхней площадке, переждать, пока он, догоняя его, прыгал вниз по ступенькам. А после того, как он вернулся, спокойно выйти на улицу, где в этом или соседнем дворе его поджидала пролетка.
Наверное, именно так все и было...
Мишель пересчитал деньги и завернул их обратно в бумагу, перевязав поперек нитью.
Денег было много — целое состояние...
Завтра утром он непременно отправится в Департамент, где сообщит об имевшем место ночном происшествии. И будет настаивать на поиске и наказании мздоимцев.
Бежавшего преступника, скорее всего, найти уже не удастся, но те, кто способствовал его бегству, должны быть наказаны.
Со всей возможной строгостью!..
Глава 36
И как же так могло случиться, что из дворца, который неусыпно, днем и ночью, стерегут караулы преображенцев да семеновцев, да не просто из дворца, а из особо охраняемой его половины, да не откуда-нибудь из проходной залы, а из особой, от какой ни у кого и ключа-то нет, комнаты пропал рубиновый браслет царицы.
А дело так было: надумала царица тот браслет надеть и приказала его сей час ей доставить. Тут же вызвали хранителя рентерии Густава Фирлефанца, который, явившись, призвал к себе караульного офицера, и отправились они вдвоем в рентерию, где перед дверью стояли два преображенца при ружьях. А кабы он один был, его бы к тем дверям близко не допустили!
Офицер караулу приказ дал и, сбоку встав, пустил вперед Густава, сам в сторону глядя, чтобы не знать, откуда тот ключ достает. Густав ключ достал, тем ключом дверь отпер и дверь распахнул.
В саму-то комнату они непременно вдвоем войти должны были. И так и вошли — запалили свечи, и первым за дверь Густав шагнул, а за ним следом офицер.
Тут Густав офицеру бумагу передал, собственноручно царицей написанную, где было указано, чего ей надобно.
Офицер прочел, кивнул.
И уж теперь только Густав отыскал нужный ларец и, чтобы караульный офицер убедиться мог, что он то, что следует, отдает, крышку откинул. Атам и не было ничего!
Стоят так, на пустой ларец глаза таращат и ничего понять не могут! Ларец — есть, а браслета в нем — нет! Такой конфуз вышел!
Конечно, ларец пощупали, кругом поглядели, под лавки заглянули — вдруг он ненароком туда закатился, — да куда там, пропал браслет, словно его и не было вовсе!
Стоит Густав, а сам в толк взять не может, куда браслет делся? Ведь никто, кроме него, в рентерию попасть не может и он в одиночку тоже!
Счас офицер скомандовал дверь затворить и Густаву подле нее неотлучно ждать, а солдатам за ним приглядывать. А сам побежал своему начальнику докладываться.
Ждет Густав — сам ни жив ни мертв, одному только радуется, что корону не унесли! Хотя понимает, что все одно тайной канцелярии не миновать!
Понабежало тут народа — и Камер-Президент, и Камер-Советник, и Царский Рентмейстер, и другие тоже. Никому неохота царский гнев на себя навлечь!
Тут же опись учинили и еще одной вещицы недосчитались. Только не понять было, как эти украшения из-под закрытой двери унести могли?
Стали разбор чинить, кто здесь бывал и когда в последний раз те вещицы видели? Вспомнили, что третьего дня пересчет драгоценностей делали. Выходит, злодеи после того орудовали!
А там уж найти их труда не составило.
Всем писарям и счетчикам, что в рентерию заходили, допрос учинили, и один сразу же сознался. Он их украл! Да ведь как ловко, что никто того не приметил, хотя подле него стояли! На самую малость, может быть, только и отвернулись, а он — хвать их и за пояс в штаны. А ларцы те на место поставил, надеясь, что пропажи не скоро хватятся!
Все как есть рассказал и, куда те уворованные вещицы спрятал, указал — у полюбовницы своей, под полом. Где их vi сыскали и обратно в рентерию снесли!
Сильно все обрадовались, что пропавшие драгоценности отыскались, что не придется теперь перед царем ответ держать.
Хотя и пришлось.
Узнав про то, что было, царь Петр сильно осерчал и велел всех виновных примерно наказать! Вора-писарчука «железом пытать, ноздри рвать и на каторгу ссылать»! Полюбовницу его, воровство покрывшую, — «зело зло палками бить». А тех, кто за царскими сокровищами не уследил, кнутом огреть, кого раз, кого десять, а кого и поболе, чтобы впредь неповадно было ротозействовать, ворам потакая...
И Густав Фирлефанц свое получил. И хоть больно ему было, когда его поперек спины стеганули, но шибче того обидно — никогда его еще кнутом не били! Хотя и поделом — не уследил за шельмецом писарем, не уберег государевых ценностей, за коими, яко пес цепной, днем и ночью присматривать поставлен!..
Такая вот беда с ним приключилась.
Которая вовсе и не бедой была...
Потому как настоящая-то беда после приключилась!
Глава 37
В Департаменте Мишель сразу прошел в приемную начальника. На двери которой еще даже никакой надписи освещено не было — лишь темное, от снятой кем-то таблички, пятно.
Внутри обстановка также претерпела некоторые изменения — на стене против стола не было огромного, который неизменно в каждом департаменте висел, портрета государя-императора. Было пустое, с неестественно яркими, не успевшими выцвести обоями, место.
