В ангаре было хорошо. Во-первых, там была Блудница, а во-вторых, снаружи стояли часовые, глубоко огорченные своим отсутствием на празднике жизни. Часовых было в два раза больше, чем обычно, поскольку ситуация внештатная – война закончилась, теперь никому не возбраняется использование магии, и от кертов можно ожидать любой пакости. Равно, кстати, как и от своих же пьяных вальденцев с недоразвитыми магическими способностями.

Много ли надо демону, которого тошнит от человеческой радости? Да почти ничего не надо – смыться от всех и присосаться пиявкой к людям, никакой радости не испытывающим.

Только Падре все равно его отыскал. Вошел в ангар с шинелью, висящей через руку, посмотрел и констатировал:

– А. Так ты в куртке ушел. А я подумал – замерзнет Суслик, жалко будет.

Он бросил шинель на Блудницу. Уселся рядом с Тиром. Помолчал. Потом спросил:

– И как оно?

– Бессмысленно, – ответил Тир.

– А ты пробовал что-нибудь предпринять? Она ведь любит тебя по-настоящему, и она далеко не дура.

– Надеюсь, Гуго надоест ей лет через пятнадцать.

– Почему бы вдруг?

– Потому что он будет похож на меня. Потому что она начнет его бояться. Нет, Падре, ничего я предпринимать не пробовал и не стану. Она и так не в себе… Пусть лучше выучится поскорее и займется чем-нибудь более осмысленным, чем попытка ужиться под одной крышей с двумя демонами.

– Где она учится?

– В Лонгви. В институте финансов.

– Молодец.

– Да уж.

Они замолчали. Падре медленно цедил что-то прямо из бутылки. Тир смотрел в пол и ждал, пока Падре уйдет. Впрочем, тот не мешал – умел не мешать, даже когда вроде бы приходил не к месту и не ко времени.

– Чтобы она перестала бояться, – вдруг подал голос Падре, – она должна быть хоть в чем-то уверена. Должна знать тебя хоть немного.

Тир ограничился пренебрежительным фырканьем. Тоже – открытие! Это и дураку ясно: того, что знаешь, – не боишься.

– Но я задаюсь вопросом, – продолжил Падре, не обращая внимания на пренебрежение, – а есть ли хоть что-то, что она могла бы знать?

Тир поднял бровь и покосился на Падре с некоторым уважением:

– И давно ты задаешься такими вопросами?

– Со времен охоты, пожалуй.

– Два с половиной года… И с чего вдруг?

– Я заметил, – Падре качнул бутылкой, – что ты знаешь всегда и обо всем, что происходит с нами и с Эриком. Когда мы охотились, это стало очевидным. Мы говорили об этом, если помнишь.

«Давно хотел спросить: ты печешься о нашем душевном состоянии для себя или для Эрика?»

Да. Он помнил. Но каким образом одно вытекает из другого?

– Это несложно. – Падре пожал плечами. – Ты знаешь о нас все, а мы, и Эрик в том числе, знаем только то, что видим, когда видим тебя. Ты – как вывернутое наизнанку зеркало, подстраиваешь оригинал под отражение и становишься таким, каким мы хотим тебя видеть. Иллюзии. Морок. Как ты живешь, чем дышишь, уходя с поля, – никому не известно. И я подумал, Суслик, что ведь никому не известно, живешь ли ты вообще, когда не летаешь с нами. Есть ли ты на свете, когда тебя никто не видит?

– Кто-то есть, – хмыкнул Тир.

– «Кто-то» или «что-то»? Может оказаться и так, что лучше не знать о том, чем ты становишься, перестав быть легатом Старой Гвардии.

– Без «может».

– Обстоятельства изменились.

– Я заметил.

– Притом что знаю тебя уже двенадцать лет, – произнес Падре, – нельзя сказать, чтоб я очень быстро соображал.

– Думаешь, можно сказать, что ты меня знаешь?

– Когда ты летаешь – да. Все остальное время ты лжешь. Любишь больше зло, нежели добро, больше ложь, нежели говорить правду.[4] Но в небе ты честен, и то, что я вижу, меня устраивает. Нас всех устраивает. Да ты это и сам знаешь.

Снова молчание.

Падре прав… А еще Падре мог бы добавить, что он единственный, кто более-менее в курсе, что такое Тир фон Рауб. Падре следит за ним, задает ему вопросы, требует ответов, дает полезные советы и вообще не стесняется вмешиваться в его жизнь. Интересно, это от недоверия? Падре опасается, что события, происходящие на земле, отразятся на том, что Тир делает в небе?

Или зачем ему?

– Это «что-то», – заговорил Тир, – то, что не легат Старой Гвардии, оно разное. Совсем. Поэтому Катрин никогда не сможет… ни один человек не сможет… сосуществовать. Даже при условии, что я не убью. Может, это предохранительный клапан, я не знаю, плата за способность к перевоплощению. Как бы там ни было, сделать ничего нельзя. Если я попытаюсь остановиться на чем-то одном, то рехнусь я, а не Катрин. И, знаешь, это будет гораздо хуже.

– А твой сын?

– Гуго? – Тир улыбнулся и поглядел вверх, как будто мог увидеть сквозь крышу ночное небо. – Представь себе, Падре, такую же тварь, как я, но при этом не демона. И не людоеда. Когда Гуго вырастет, я стану не нужен.

– Это вряд ли.

– Не тебе решать. И даже не Эрику…

Оборвав себя на полуслове, он прислушался к часовым.

Они заснули. Вот только что взяли и заснули, как будто выключил кто.

Не договорив, Тир вдруг насторожился, уставившись на дверь ангара. Взгляд его изменился. И Падре вскочил на ноги одновременно с ним.

Тир положил руку на колпак кабины Блудницы. Это было равносильно команде «по машинам». Падре кинулся к своему болиду, не дожидаясь приказа.

Запрыгнуть в болид и запустить двигатели – дело нескольких секунд.

Дверь ангара бесшумно откатилась в сторону, внутрь влетел комок пламени. Ослепил. Свалился на пол, немного не долетев до Блудницы. И Тир, вместо того чтобы сесть в машину, сдернул с фюзеляжа свою шинель, набросил ее на растекшийся по полу огонь.

В дверь метнулись тени – черные размытые силуэты. Падре не разглядел их толком: перед глазами плясали огненные точки. К болиду он уже не успевал, поэтому выхватил меч и бросился вперед. Услышал голос Тира – тот приказывал нападавшим остановиться. Но кто ж его слушать будет, это же явно керты, люди не бывают такими громадными.

В дверях уже слышались звуки ударов, но почему-то не слышно было голосов. Кто-то молча отлетел в глубь ангара. Суслик, он только с виду маленький и дохлый, а если врежет – мало не покажется. Когда Падре подоспел, тот в каком-то немыслимом пируэте ударил пятками в челюсти сразу двоих противников. Один ударился о стену и сполз, не подавая признаков жизни, второй мотнул головой, разинул рот… и налетел на меч Падре.

Итого – минус четверо. Три тела здесь, одно – за спиной, пытается встать. Сколько же их?..

Падре успел зарубить еще одного, прежде чем к делу подключились маги.

Потом он мог только смотреть, сдавленный полями так, что едва дышал, спеленатый, как младенец, и такой же беспомощный.

Вроде бы Тир успел поднять тревогу. Его должны были услышать – не так уж далеко, вон, буквально в сотне шагов, курят и гомонят празднующие победу техники. Неужели не слышали? Ну тогда что им стоит посмотреть в эту сторону?! Увидеть, как двоих, чума всех забери, старогвардейцев – старогвардейцев, не кого-нибудь! – тащат через поле к лесу кертские диверсанты.

Один из техников действительно обернулся, и Падре взвыл про себя от радости – вслух не получалось. Но ничего не произошло. Техник отвернулся обратно, а керты как бежали трусцой к лесу, так и продолжили бежать. Тира один из них тащил, перебросив через плечо, Падре волокли сразу двое, время от времени выдавая взбешенному эстремадцу пинка.

Тяжелый он, видите ли, тащить неудобно. А неудобно, так бросьте, уроды зубастые! Нечего хватать то, что унести не можете! Бросайте, ну! Даже Суслик подтвердит, что таскать тяжелых старогвардейцев – это непроизводительная трата энергии. Суслик, он все об этом знает…