Он быстро наклонился к больному и, обняв его с порывистою нежностью, пролепетал:

— Братец мой, миленький!.. Бедный ты мой, бедненький!..

Оба улыбнулись друг другу, как жалкие больные дети, — и губы их соединились в братском поцелуе.

Выйдя из комнаты герцога, король подозвал кардинала:

— Бриссоне, а, Бриссоне… знаешь, надо как-нибудь… того… а? Заступиться… Нельзя так, нельзя… Я — рыцарь… Надо защитить… слышишь?

— Ваше величество, — ответил кардинал уклончиво, — он все равно умрет. Да и чем могли бы мы помочь? Только себе повредим: герцог Моро — наш союзник…

— Герцог Моро — злодей, вот что — да, человекоубийца! — воскликнул король, и глаза его сверкнули разумным гневом.

— Что же делать? — молвил Бриссоне, пожимая плечами, с тонкой, снисходительной усмешкой. — Герцог Моро не хуже, не лучше других. Политика, государь! Все мы люди, все человеки…

Кравчий поднес королю кубок французского вина. Карл выпил его с жадностью. Вино оживило его и рассеяло мрачные мысли.

Вместе с кравчим вошел вельможа от герцога с приглашением на ужин. Король отказался. Посланный умолял; но, видя, что просьбы не действуют, подошел к Тибо и шепнул ему что-то на ухо. Тот кивнул головой в знак согласия и, в свою очередь, шепнул королю:

— Ваше величество, мадонна Лукреция…

— А? Что?.. Что такое?.. Какая Лукреция?

— Та, с которой вы изволили танцевать на вчерашнем балу.

— Ах, да, как же, как же… Помню… Мадонна Лукреция… Прехорошенькая!.. Ты говоришь, будет на ужине?

— Будет непременно и умоляет ваше величество…

— Умоляет… Вот как! Ну что же, Тибо? А? Как ты полагаешь? Я, пожалуй… Все равно… Куда ни шло!.. Завтра в поход… В последний раз… Поблагодарите герцога, мессир, — обратился он к посланному, — и скажите, что я того… а?.. Пожалуй…

Король отвел Тибо в сторону:

— Послушай, кто такая эта мадонна Лукреция?

— Любовница Моро, ваше величество.

— Любовница Моро, вот как! Жаль…

— Сир, только словечко, — и все мигом устроим. Если угодно, сегодня же.

— Нет, нет! Как можно?.. Я гость…

— Моро будет польщен, государь. Вы здешних людишек не знаете…

— Ну, все равно, все равно. Как хочешь. Твое дело…

— Да уж будьте спокойны, ваше величество. Только словечко.

— Не спрашивай… Не люблю… Сказал — твое дело… Ничего не знаю… Как хочешь…

Тибо молча и низко поклонился.

Сходя с лестницы, король опять нахмурился и с беспомощным усилием мысли потер себе лоб:

— Бриссоне, а, Бриссоне… Как ты думаешь?.. Что бишь я хотел сказать?.. Ах, да, да… Заступиться… Невинный… Обида… Так нельзя. Я — рыцарь!..

— Сир, оставьте эту заботу, право же: нам теперь не до него. Лучше потом, когда мы вернемся из похода, победив турок, завоевав Иерусалим.

— Да, да, Иерусалим! — пробормотал король, и глаза его расширились, на губах выступила бледная и неясная мечтательная улыбка.

— Рука Господня ведет ваше величество к победам, — продолжал Бриссоне, — перст Божий указует путь крестоносному воинству.

— Перст Божий! Перст Божий! — повторил Карл VIII торжественно, подымая глаза к небу.

Восемь дней спустя молодой герцог скончался.

Перед смертью он молил жену о свидании с Леонардо. Она отказала ему: мона Друда уверила Изабеллу, что порченые всегда испытывают неодолимое и пагубное для них желание видеть того, кто навел на них порчу. Старуха усердно мазала больного скорпионовой мазью, врачи до конца мучили его кровопусканиями.

Он умер тихо.

— Да будет воля Твоя! — было последними словами его.

Моро велел перенести из Павии в Милан и выставить в соборе тело усопшего.

Вельможи собрались в Миланский замок. Лодовико, уверяя, что безвременная кончина племянника причиняет ему неимоверную скорбь, предложил объявить герцогом маленького Франческо, сына Джан-Галеаццо, законного наследника. Все воспротивились и, утверждая, что не следует доверять несовершеннолетнему столь великой власти, от имени народа упрашивали Моро принять герцогский жезл.

Он лицемерно отказывался; наконец, как бы поневоле уступил мольбам.

Принесли пышное одеяние из золотой парчи; новый герцог облекся в него, сел на коня и поехал в церковь Сант-Амброджо, окруженный толпою приверженцев, оглашавших воздух криками: «да здравствует Моро, да здравствует герцог!» — при звуке труб, пушечных выстрелах, звоне колоколов и безмолвии народа.

На Торговой площади с лоджии дельи-Озии, на южной стороне дворца Ратуши, в присутствии старейшин, консулов, именитых граждан и синдиков, прочитана была герольдом «привилегия», дарованная герцогу Моро вечным Августом Священной Римской Империи, Максимилианом:

«Maximilianus divina favente dementia Romanorum Rex semper Augustus — все области, земли, города, селения, замки и крепости, горы, пастбища и равнины, леса, луга, пустоши, реки, озера, охоты, рыбные ловли, солончаки, руды, владения вассалов, маркизов, графов, баронов, монастыри, церкви, приходы — всех и все даруем тебе, Лодовико Сфорца, и наследникам твоим, утверждаем, назначаем, возвышаем, избираем тебя и сыновей твоих и внуков, и правнуков в самодержавные власти Ломбардии до скончания веков».

Через несколько дней объявлено было торжественное перенесение в собор величайшей святыни Милана, одного из тех гвоздей, коими распят был Господь на кресте.

Моро надеялся угодить народу и укрепить свою власть этим празднеством.

Ночью, на площади Аренго, перед винным погребом Тибальдо, собралась толпа. Здесь был Скарабулло лудильщик, златошвей Маскарелло, скорняк Мазо, башмачник Корболо и выдувальщик стекла Горгольо.

Посредине толпы, стоя на бочонке, доминиканец фра Тимотео проповедовал:

— Братья, когда св. Елена под капищем богини Венеры обрела живоносное Древо Креста и прочие орудия страстей Господних, зарытые в землю язычниками, — император Константин, взяв единый от святейших и страшных гвоздей сих, велел кузнецам заделать его в удила боевого коня своего, да исполнится слово пророка Захарии: «будет сущее над конскою уздою святыня Господу». И сия неизреченная святыня даровала ему победу над врагами и супостатами Римской Империи. По смерти кесаря гвоздь был утрачен и через долгое время найден великим святителем, Амвросием Медиоланским в городе Риме, в лавке некоего Паолино, торговца старым железом, перевезен в Милан, и с той поры наш город обладает самым драгоценным и святейшим из гвоздей — тем, коим пронзена правая длань всемогущего Бога на Древе Спасения. Точная мера длины его — пять ончий с половиной. Будучи длиннее и толще римского, имеет он и острие, тогда как римский притуплён. В течение трех часов находился наш гвоздь во длани Спасителя, как это доказывает ученый падре Алессио многими тончайшими силлогизмами.

Фра Тимотео остановился на мгновение, потом воскликнул громким голосом, воздевая руки к небу:

— Ныне же, возлюбленные мои, совершается великое непотребство: Моро, злодей, человекоубийца, похититель престола, соблазняя народ нечестивыми праздниками, святейшим гвоздем укрепляет свой шаткий престол!

Толпа зашумела.

— И знаете ли вы, братья мои, — продолжал монах, — кому поручил он устройство машины для вознесения гвоздя в главном куполе собора над алтарем?

— Кому?

— Флорентинцу Леонардо да Винчи!

— Леонардо? Кто такой? — спрашивали одни.

— Знаем, — отвечали другие, — тот самый, что молодого герцога плодами отравил…

— Колдун, еретик, безбожник!

— А как же слышал я, братцы, — робко заступился Корболо, — будто бы этот мессер Леонардо человек добрый? Зла никому не делает, не только людей, но и всякую тварь милует…

— Молчи, Корболо! Чего вздор мелешь?

— Разве может быть добрым колдун?

— О, чада мои, — объяснил фра Тимотео, — некогда скажут люди и о великом Обольстителе, о Грядущем во тьме: «он добр, он благ, он совершенен», — ибо лик его подобен лику Христа, и дан ему будет голос уветливый, сладостный, как звук цевницы. И многих соблазнит милосердием лукавым. И созовет с четырех ветров неба племена и народы, как созывает куропатка обманчивым криком в гнездо свое чужой выводок. Бодрствуйте же, братья мои! Се ангел мрака князь мира сего, именуемый Антихристом, приидет в образе человеческом: флорентинец Леонардо — слуга и предтеча Антихриста!