Затем встретилось слово, которого я не знала, и я спустилась в библиотеку за словарем Лео. Должно быть, Лео тоже пользовался им, когда читал дневник. С первых же слов он узнал, что его жена любила другого. Мой бедный Лео! Но затем я спохватилась – читая дневник, Лео уже знал об этом. Так почему же он выгнал ее?
Еще в библиотеке я с уверенностью решила, что уже знаю ответ – Лео выгнал ее по той же причине, по которой пытался выгнать и меня. Читая дневник, он узнал историю, рассказанную мне Терезой, и понял, что его нежная красавица Жанетта вышла за него замуж против своей воли и по-прежнему не любит его. Вот почему он выгнал ее. Мои глаза наполнились слезами.
Взяв словарь, я сказала мистеру Тимсу, что сегодня лягу спать пораньше. Мне не хотелось, чтобы он оставался на службе из-за того, что в моей гостиной горит свет – я могла прочитать дневник и в спальне, в постели.
Но когда я легла в кровать, в ее кровать, мне расхотелось читать дальше. Это был личный дневник Жанетты, слова, которые она писала в уверенности, что их не прочитает никто. Я не имела права подглядывать. Кроме того, я уже знала всю историю, повторявшую мою собственную как в зеркале. Мне было незачем читать его.
Я уже было закрыла дневник, как вспомнила, что завтра старушка опять придет ко мне. Я просто не могла сказать ей, что не выполнила предсмертную просьбу ее молочной дочери. Поэтому я нехотя стала читать историю Жанетты, историю, которую уже знала.
Если не считать того, что я не знала ее совсем. Я ошибалась, полностью ошибалась. Эта история вовсе не была отражением моей. Нет, это была совсем другая история, она оказалась гораздо хуже, чем я могла представить. Она оказалась так ужасна, что когда я отрывала ноющие глаза от изящного, четкого почерка Жанетты – который в конце уже не был ни изящным, ни четким, – кровь стыла у меня в жилах. А позже я лежала, сжавшись в постели, куда он привел ее, юную новобрачную, и плакала. Плакала о ней, о нем – и о себе, потому что в итоге я тоже подвела его.
Начав читать дневник Жанетты, я не поняла этого сначала – первые недели были простым перечислением ужинов, балов, пьес и опер. В монастыре она обучалась английскому у сестры Ангелики, которая была родом из Англии, и теперь радовалась, что тетушки были довольны ее знанием английского. Жанетта любила радовать людей – это было понятно из ее слов. Кроме того, она была воспитанной и никогда не оспаривала решения тетушек – монахини выучили ее повиноваться. Но она повиновалась им с удовольствием и в первые недели была счастлива. До того дня в парке она не знала, что ее ждет, как не знала в свое время и я.
Даже прочитав об этом, я еще ничего не поняла – я уже слышала от Лео историю их встречи. Как мне рассказывал Лео, в вуали ее шляпки запутался шмель, а когда его выгнали, она краешком глаза заметила молодого человека, пристально глядевшего на нее. Но он ошибался, она увидела не молодого человека, а дьявола. Дьявола по имени Асмодей, который был князем разврата, и демоном распутства. Асмодея, который соблазнил Еву. Он был нарисован вместе с другими дьяволами на стене монастырской школы – Жанетта со страхом и отвращением смотрела на эту картину в течение всего своего детства. У этого дьявола, который с тех пор начал преследовать ее, была сгорбленная спина и кривая шея, перекошенное лицо и нескладное тело, густо поросшее волосами, словно шкура дикого зверя.
Жанетта осознавала, что в действительности Лео – молодой человек, еще до того, как спутница представила ей его как лорда Ворминстера. Она понимала, что он не настоящий Асмодей. Но когда он снял шляпу, она увидела, что его волосы вьются беспорядочными кудрями, точь в точь, как у дьяволов, а в таких густых вьющихся волосах могут скрываться рога, – в черных волосах, волосах Лео!
Лео протянул ей руку, но она не могла заставить себя взять ее. Вместо этого она притворилась, что ей показалось, будто шмель вернулся. Она сняла шляпку и встряхнула – и один из шелковых цветков отвалился и упал на землю. Лео тут же склонил свое горбатое тело, поднял цветок и подал ей. Из вежливости она была вынуждена взять у него цветок, но на странице ее дневника, появилась фраза, словно выжженная кислотой: «Quand sa main a frole la mienne cela m'a donne la chair de poule» – «Когда его рука задела мою, я вся покрылась гусиной кожей». Лео всего лишь задел ее руку, а ведь они оба были в перчатках. Даже легчайшее прикосновение его руки в перчатке вызвало у нее отвращение.
Я хотела разыскать и прочесть, кто же такой Асмодей, но Жанетта была так потрясена встречей, что все написала в дневнике, как только вернулась домой. Оказалось, что сестра Луиза сказала каждой воспитаннице, какого из дьяволов та должна бояться больше всего. Эти дьяволы – Вельзевул, Астарот, Люцифер и Асмодей – распределялись согласно слабостям каждой девочки и грехам, которых ей следовало опасаться в первую очередь. Из-за того, что Жанетта еще девочкой была необыкновенно хорошенькой, ее дьяволом был Асмодей, вовлекающий людей в грех распутства. Сестра Луиза предупредила ее, что с тех пор, как Асмодей вовлек в грех Адама, появившись перед Евой в образе змея, он использует для своих целей каждую хорошенькую девочку, и наказала ей всегда остерегаться Асмодея. И Жанетта, послушная девочка, заставляла себя глядеть на отвратительное лицо и фигуру Асмодея, чтобы подготовиться. Она изучила его внешность так хорошо, что ночами он ей снился в кошмарах.
Тереза так хорошо воспитала свою молочную дочь, что та и не помышляла о грехе. Кроме того, неужели святой Жан, чье имя носила Жанетта, как и ее кузен Жан-Поль, не защитил бы ее? И Жанетта успокоилась, потому что святой Жан был противником Асмодея, а в дневнике написала: «Я понимаю, что на самом деле лорд Ворминстер не дьявол, но если окажется так, святой Жан защитит меня».
Ночью, она снова проснулась от того, что ей приснился кошмар, и вместо этого заставила себя думать о Жан-Поле. Жан-Поль был совсем не похож на Асмодея, Жан-Поль был изящным, стройным и привлекательным, Жан-Поль был любим безоглядно и всецело.
Но Жан-Поль был в Париже, а лорд Ворминстер в Лондоне, поэтому к ней стал заглядывать лорд Ворминстер. Она считала, что это досадная случайность, но я понимала – Лео ухаживал за ней. Он не знал, что даже его незначительное прикосновение переполняет ее отвращением, потому что Тереза справедливо сказала – монахини обучили Жанетту изысканным манерам. Все они учили ее хорошим манерам, но сестра Луиза зашла дальше – она заставила каждую девочку держать палец в пламени свечи и улыбаться при этом. «Как это делали святые мученики, мои чада». Жанетта, крещенная именем Орлеанской Девы, которую сожгли на костре еретики-англичане, продержала палец в пламени свечи дольше других девочек, улыбаясь, пока он горел. У нее остался шрам, и она с гордостью писала об этом.
Как-то однажды сестра Луиза нашла в монастырском саду змею. Она заставила каждую девочку, не дрогнув, держать ее в руке и улыбаться. Не все они улыбались, но Жанетта улыбалась – и она единственная подняла ее к губам и поцеловала. Ее все еще передергивало от воспоминания об этом поцелуе. Но она сделала это, и сестра Луиза похвалила ее за это. Поэтому теперь она была уверена, что сестра Луиза похвалила бы ее за то, что она позволяла молодому человеку, похожему на дьявола, брать себя за руку, и улыбалась при этом, хотя у нее делалось горько во рту от каждого его прикосновения. Жанетта чувствовала тошноту каждый раз, когда он снимал перчатку, открывая напоказ черную поросль волос на тыльной стороне кисти, – но она все равно улыбалась. Ведь у всех мужчин волосатые руки, как говорила ей Тереза, когда она, просыпаясь от кошмаров, плакала ночами.
Порой Жанетта ругала себя за глупые причуды. Лео был человеком, а не дьяволом – может быть, его тело и сгорблено, но кожа под одеждой у него наверняка гладкая и приятная, как у Жан-Поля. Или как у мраморной статуи, которую она в этот день видела в галерее – молодой человек в греческой тунике, похожий на Жан-Поля... Естественно, она легла спать, полная воспоминаний о Жан-Поле, скачущем на лошади во дворе конюшни и лукаво улыбающемся ей. Она проснулась счастливой, такой счастливой, что ей даже нетрудно было заставить себя улыбнуться лорду Ворминстеру, когда они этим вечером встретились в театре, но все-таки по возвращении домой она написала: «Cela m'a fait fissoner» – «Это заставило меня содрогнуться». Однако Жанетта, воспитанная в монастыре, была обучена содрогаться про себя, сохраняя на лице улыбку.
