Леди Бартон сказала мне в следующий визит, что сэр Джордж вернулся в свой полк во Франции.

– Он хотел уехать, он чувствовал, что должен уехать, но... – она вздохнула, ее лицо было грустным и огорченным. Затем ее взгляд прояснился: – Правда, Цинтия здесь, с детьми. Она закрыла дом в Ратленде – незачем держать его открытым, пока Джон вдали. Она очень помогает выздоравливающим – ее музыка, ты знаешь – и, кроме того, мужчины любят смотреть, как вокруг бегают дети. Кстати, дорогая моя, Цинтия приглашает твою малышку Флору на чай в детскую. Когда это будет удобнее?

Я обрадовалась – Флоре пора было чаще встречаться с другими детьми. Элен обрадовалась еще больше – она не разговаривала с другими нянями с самого рождения Розы.

Флора вернулась оттуда, полная впечатлений от проведенного дня, и я предложила сделать ответный прием на следующей неделе. Элен согласилась, но было что-то скрытое в ее голосе.

– Ты на что-то намекаешь, Элен? – спросила я.

– Я предпочла бы сама ответить на гостеприимство Нэнни Томлинсон в нашей детской.

Я, наконец поняла ее и поспешно сказала:

– Конечно. У меня дела по имению, поэтому осмелюсь предложить тебе самой присмотреть за этим.

– Да, моя леди, я это сделаю, – согласие Элен было слишком сухим, чтобы быть вежливым, но мне следовало догадаться об этом раньше. В конце концов, я сама прежде была служанкой. Гордость Элен задело бы, если бы я пришла в детскую играть с детьми, а ей осталось бы принимать коллегу. Да и Нэнни Томлинсон это, действительно, могло показаться странным.

Когда наступил день приема, Элен предложила мне зайти в детскую минут на пять.

– Нэнни Томлинсон это покажется знаком расположения, моя леди.

Я так и сделала. Но, к сожалению, я не могла задержаться там, хотя девочки так веселились, играя вместе.

– Элен знает множество детских игр и умеет развлечь детей, – сказала мне Клара. – Даже когда она была молоденькой девушкой, малыши бегали за ней и просили ее поиграть с ними. Мама всегда говорила мне, что Элен будет хорошей матерью, когда придет время, – она взглянула на меня и улыбнулась. – Ваш кузен, кажется, любит писать письма? Элен никогда не ходит без письма в кармане передника, – она наклонилась ко мне, – и, по-моему, она без памяти влюбилась в него, хотя они виделись всего один раз.

Я была уверена, что Клара права, потому что по вечерам, когда я приходила пожелать Флоре доброй ночи, Элен нередко рассеянно выслушивала новости из Лондона и садилась ждать, с надеждой глядя на меня. Тогда я углублялась в воспоминания о Ламбете и вытаскивала оттуда забавные истории об Альби.

Беата сообщила мне в письме, что Джордж ушел в армию – в этом месяце ему исполнилось восемнадцать. Джим тоже ушел, солгав о своем возрасте, но Беата пошла прямо к сержанту со свидетельством о рождении и вернула Джима обратно. Она сказала, что теперь Джим дуется и почти не разговаривает с ней, но Альф написал, что она совершенно права, поступив так – троих сыновей в армии достаточно, чтобы любому мужчине было о чем беспокоиться. «Он хороший отец, Альф, всегда в первую очередь думает о мальчиках. Он хороший человек, хотя порой с ним бывает трудно».

«Хороший человек, хотя порой с ним бывает трудно». Мои мысли полетели к Лео и ко всему, с чем ему приходилось сталкиваться в госпитале – страданиям, запаху и крови. Я не могла даже заходить в такие места, не говоря уже о том, чтобы работать там, а он работал.

Заставив себя отбросить страх, я сосредоточилась на выборе содержимого для рождественской посылки Лео. Я тщательно обдумала главный подарок – так как Лео жил в деревянном бараке, а зимой было холодно, особенно ему, учитывая его немолодой возраст и то, что форма плохо подходила к его горбу, я решила сшить ему жилет под мундир. Жилет застегивался у шеи и был цвета хаки, как обычная форма, но лучше подходил к фигуре Лео, потому что был сшит по выкройке, снятой с его утреннего пиджака, й был гораздо теплее, потому что был сделан из наилучшего мохера-альпака. Закончив шитье жилета, я вышила имя и армейский номер Лео красной ниткой с внутренней стороны воротника, большими красивыми буквами, чтобы никто не мог «позаимствовать» жилет, хотя вряд ли он подошел бы еще кому-нибудь, учитывая его особую форму. Сделав это, я полчаса провела над каталогом «Харродса», выбирая любимые лакомства Лео, от анчоусной пасты до консервированных трюфелей. Миссис Картер напекла рождественских тортов, и я послала также один из них, вместе с обычной коробкой сигар и парой перчаток, которые я связала, выделив время от чтения последних предписаний по управлению сельским хозяйством.

Я не ожидала рождественского подарка от Лео, но подарок пришел, прямо из «Харродса» – пакет, в котором оказалась блестящая серебряная авторучка и золотые наручные часы-браслет. Мне было нужно и то, и другое, потому что теперь я целые дни проводила то в кабинете имения, заполняя с мистером Селби формы, то на домашней ферме, обсуждая дела с мистером Арноттом. Кроме того, как я сказала Лео в благодарственном письме, подарки были красивы.

Кажется, мои подарки понравились Лео – он ответил мне сразу же. Так же сделал и Фрэнк. Конечно, я послала посылку и ему, на случай, если вдруг ему никто ничего не пришлет. Я послала ее от имени Флоры, но ответ был адресован мне.

Спасибо Флоре за рождественскую посылку, очень признателен. У Флоры утонченный вкус на сигареты, учитывая ее нежный возраст! Хорошо провожу время с французами, будет чертовски жаль, когда оно кончится. Когда в следующий раз приеду в отпуск, то навещу тебя в Уилтшире – кажется, я обязан отплатить хотя бы этим за доброту своей тайной жены.

Всегда твой, Фрэнк.

Читая эти слова, я почувствовала прилив радостного волнения – я просто не могла сдержать себя.

После Рождества наступили хмурые, студеные дни. Мистер Тиме сказал, что не помнит такой холодной зимы. Я заказала две нательные рубашки из шерсти ламы, сказав ему, что он должен одевать их под пиджак. Когда рубашки были присланы, то оказались такими мягкими и плотными, что я немедленно заказала еще две и послала Лео во Францию – ведь там тоже было холодно. Угля не хватало. Мы получили приказ правительства не тратить его попусту, и Лео написал, чтобы мистеру Хиксу передали, что теплицы в этом году останутся нетоплеными. Он прислал целые страницы инструкций о том, что и как должно быть сделано, все они были написаны химическим карандашом. Язык Лео, наверное, неделями был лиловым от облизывания кончика грифеля. Мы с Кларой помогли мистеру Хиксу уложить горшечные розы в солому, затем он с Джесси накрыл брезентом стеклянную кровлю теплицы и оставил розы в темноте.

В наружном парке от побегов «Гарланд Розы» остались одни прутья, торчащие под темно-серым небом. Они выглядели так, словно никогда не вернутся к жизни. В село пришли еще две телеграммы – молодые мужчины Истона «вырезались и облетали», словно цветы розы зимой. Я ходила туда и плакала с матерями, а они показывали мне фотографии своих сыновей: «Он был таким хорошим мальчиком...» На следующей неделе они показывали мне письма, пришедшие вслед за телеграммами: «Вы хотите прочитать, что говорят о моем Теде, моя леди?» – И зачитывали. «Дорогая миссис Дэвис, я знаю, что вы уже получили обычное извещение военного ведомства... выстрелом в голову... умер мгновенно... его доблестное поведение... горестная потеря для всех нас... искренне ваш, Филип Брэн-сон, командующий командой С». Я разделяла с ними слезы гордости.

Письма Лео становились короче и короче – возможно, ему не нравился вкус химического карандаша, потому что одно, написанное чернилами, было длиннее других и явно из барака YMCA. Я недоумевала, почему он не пользуется их чернилами все время. Я, как и прежде, писала в определенный день недели, но ответы стали приходить по-разному – Лео объяснил, что пишет в зависимости от того, насколько он занят. Письмо, пришедшее в начале февраля, заканчивалось припиской: «Кстати, теперь я ношу по две нашивки на рукавах, поэтому пиши на конвертах – капралу Ворминстеру».